Троянская война
Шрифт:
И вот несколько дней совещались ахейские вожди, думая, как похитить палладиум. Наконец вызвался Одиссей отправиться в Трою на разведку. Самый хитрый и изворотливый из пришельцев, надеялся он на свою удачу и на то, что остались у него со времен первого посольства друзья и знакомые среди троянской знати.
К тому же не раз в глубокой тайне общались некоторые влиятельные троянцы с греческими вождями, прощупывая возможность закончить эту надоевшую всем войну. Пока еще крепко держал Приам власть над городом в своих руках, но уже было достаточно и тех, кто готов был пожертвовать царем и его семьей, отдать Елену и заплатить выкуп, лишь бы ахейцы уплыли обратно. Поэтому, отправляясь на разведку, готовился хитрый итакиец в случае провала своего дела укрыться в доме кого-либо из врагов Приама, представившись переговорщиком.
Вымазал Одиссей свое тело в грязи, оделся в рубище и стал похож на нищего попрошайку. В таком виде пробрался он в Трою и, бродя с чашей для сбора подаяний, внимательно вслушивался в разговоры. Неузнанный прошел он в Илион и сел просить милостыню на ступенях у храма Афины, в котором и хранился Палладий. Довольно долго сидел он, следя за стражей и размышляя, как лучше пробраться в святилище.
Ни прохожие, ни жрецы не обращали на грека внимания, да и с чего бы им разглядывать грязного оборванца? Сколько таких несчастных, потерявших все и побирающихся теперь на улицах, появилось в последние годы из-за войны? Одним больше, одним меньше - никто и не заметит.
Только вот ближе к вечеру случилось непредвиденное. Сама Елена Спартанская почтила своим посещением храм. Гордо подняв голову, шла она в белоснежных одеждах в окружении служанок, делая вид, что не замечает взглядов, которые бросали на нее встречные. А в тех взглядах давно уже не было восхищения или любви. Винили ее троянцы в своих бедах, хоть и в глаза сказать об этом не решались. Пока еще не решались. Понимала это женщина, но ничего не могла поделать с этим. С самого начала была она чужой в этом городе, но десять лет назад ее красота и гордость за Париса, сумевшего взять такую выдающуюся добычу, заставляли горожан быть любезными. Теперь же, когда из-за красавицы почти в каждой семье погиб сын или муж, относились к ней горожане с настороженностью и неприязнью.
Бывало, что и плевали ей вслед закутанные в черное старухи, которым уже нечего было терять. Так что оставалось делать Елене, как не игнорировать эту стену неприятия, продолжая играть роль гордой земной богини, неподвластной молве и бедам. Вот и шла она по улицам надменная и неприступная, одним своим видом показывая, насколько она выше житейской суеты.
Однако острый взгляд Елены подмечал все. И не остался незамеченным и нищий, лицо которого показалось ей смутно знакомым. И вдруг как наяву увидела она дом отца, полный шумных женихов. Был там среди блестящих героев и этот человек. Исчезли богатые одежды, покрыли морщины лицо, но остались неизменными цепкие глаза и кривая улыбка... Сомнений не могло быть: перед ней Одиссей Лаэртид, который хочет быть неузнанным.
Уж не боги ли послали его, сжалившись над несчастной царицей?
Желая убедиться в своих подозрениях, подошла Елена к нищему и задала вопрос:
– Кто ты, несчастный? Ты же не местный?
Отвечал Одиссей так, чтобы не соврать и при этом правды не сказать. Цепко держался он за придуманный образ, но с каждым новым вопросам развеивались сомнения царицы.
Щедро отсыпала Елена ему в чашу серебра, а потом, будто сжалившись над несчастным, приказала слугам провести его к ней во дворец.
– Этот человек много странствовал и много видел. Он будет развлекать меня сегодня своими рассказами, поэтому отведите его ко мне во дворец, отмойте, оденьте и к ужину приведите ко мне, - распорядилась Елена.
Чтобы не возбуждать подозрения, пошел Одиссей со слугами. Не знал он, друг ему или враг Елена, но решил, что раз уж сейчас не выдала, то и после, наверное, не предаст. Так что позволил он слугам вымыть его в бане, умастить тело маслом и уложить по местной моде бороду и волосы.
Вечером предстал он перед Еленой.
– Муж, - это слово царица словно сплюнула с губ, - редко бывает дома. Лишних слуг я отпустила, так что нам можно поговорить, не опасаясь чужих ушей.
– Царица, ты не боишься оставаться наедине с чужим мужчиной? Не пойдут ли сплетни?
– обратился к ней Одиссей.
– Что мне до болтовни прислуги? Тем более, что шанс поговорить с человеком из Греции выпадает так редко. Ради этого можно и рискнуть.
– Ты так уверена, что я ахеец?
– Одиссей, я узнала тебя, и давай говорить напрямую! Если бы я хотела тебе зла, то одного моего слова было бы достаточно, чтобы тебя схватили и казнили еще днем.
– И чего же ты хочешь?
– После смерти Париса в Трое меня ничего больше не держит, но уйти мне не дадут. Я, царица Спарты, по сути превратилась тут в пленницу, судьба которой зависит от Приама и этой злосчастной войны. Ты, рискуя головой, пришел в город явно не просто слухи собирать. Не знаю, что ты задумал, но я помогу тебе в этом, если ты поможешь мне вернуться на родину.
Согласился Одиссей, и ночью провела его Елена по тайному ходу в храм Афины. В темноте, которую не мог развеять масляный светильник, принес царь Итаки жертву Афине, прося, чтобы богиня не считала его действия святотатством.
Затем снял он с постамента статую, оказавшуюся неожиданно легкой, завернул ее в шерстяной плащ и, перевязав получившийся тюк ремнями, повесил себе за спину. В таком виде двинулся он в путь и без помех прошел через весь Илион, спустился в Нижний город. Тут он дождался рассвета, и когда стражники отворили ворота, вышел из Трои. Сделав большой круг, к обеду вышел он к морскому берегу, а там и до ахейского лагеря было недалеко.
Воодушевленные захватом палладия вожди решили, что победа близка, и решили устроить общий штурм, чтобы захватить крепость.
Однако взял слово Одиссей.
– Даже сейчас укрепления Трои сильны, и многие наши воины погибнут прежде, чем взойдут на стены. А полной уверенности в успехе штурма у нас нет. Так не лучше ли продолжить дело, начатое мною? Действуя хитростью, мы скорее победим, чем грубой силой.
Владыка Итаки и раньше предлагал применить хитрость, но эта идея не находила понимания. Они даже поругались по этому поводу с Ахиллом, который считал, что обман противоречит воинской чести. Сын Фетиды хотел остаться в памяти потомков как настоящий герой и, подражая Персею и Гераклу, хотел победить лишь в открытом бою.