Тройная игра афериста
Шрифт:
– Что, за что?
– Ну, повязали за что?
– Сто семнадцатая, - сказал я, иронически на него глядя.
117 статья - вещь неприятная. Тех, кто сидит за изнасилование, за мохнатый сейф, в тюрьме не любят. А, если выяснится, что жертвой была малолетка, насильник может сразу идти к параше, все равно его туда спровадят.
Лицо юноши дрогнуло. Он чувствовал подвох, но не мог понять в чем он заключается. Я не стал выдерживать слишком большую паузу. Люди по первой ходке не отличаются крепкими нервами, а драка в хате, как и любая разборка мне не была нужна.
–
На секунду в камере наступила тишина. Потом грянул смех. Смеялись все, особенно заразительно смеялся сам спрашивающий. Он понимал, что я купил его, но купил беззлобно. К тому же ему было немного неловко - по воровским законам он не имел права задавать подобный вопрос.
Минут через пять смех утих, но тут амбал, который все это время недоуменно вертел головой, вдруг, переварил шутку и зареготал зычным басом. И камера вновь грохнула.
Я протянул парню руку:
– Мертвый Зверь. Хотя меня больше знают, как Адвоката. Чифирнуть организуй.
Знакомство с хатой состоялось и меня сейчас интересовали другие вопросы. Ведь я уже не был простым аферистом, я стал каким-то суперменом, по крайней мере - в глазах Седого, и он должен был отнестись ко мне серьезно. Я всей шкурой чувствовал, что не задержусь в тюряге. Единственное, чего мне стоило избегать - это кичманов: воры наверняка запустили ксиву о моей подставке во время побега. Так что на тюрьме меня могли кончить без суда и следствия. Будь я хотя бы в законе, тогда судили бы по правилам, на сходняке, но я же был волком-одиночкой.
Впрочем, в хате общего режима мне пока неприятности не грозили. Хоть я и не был в законе, но авторитет имел и никто, кроме самих воров, не имел права со мной расправиться. Поэтому я чифирнул с парнем и его корешами, забрал у очкарика с верхних нар книжку (оказался Л.Толстой) и завалился на почетное место на низу у окна, прикрывшись этой потрепанной классикой.
Я не пытался читать, горячка последнего дня еще не остыла в моей памяти. Я четко помнил, что мне в обед предстоит встреча с Паханом и что эта встреча может кончиться тем, что меня поставят на ножи. Еще я помнил, что надо выпустить собаку погулять. Она еще маленькая и всю ночь протерпеть не может, написает под кухонную плиту. И никак я не мог связать свое нахождение в камере с этими, предстоящими делами. А тут еще зек с соседней шконки начал скулить и лизать мне руку. Я открыл глаза. Кто-то настойчиво лизал мне руку, свесившуюся с кровати.
Бог ты мой, Джина. У нее еще не хватало силенок запрыгнуть на кровать, но напоминала она мне о том, что мочевой пузырь у нее не резиновый, достаточно настойчиво. Я слез с кровати, подошел к входной двери и выпустил собачку во двор. Сон еще не полностью отпустил мое сознание, хотя камера становилась прозрачной, таяла вместе с населявшими ее призраками моего ночного бреда.
Я доковылял до часов, чиркнул зажигалкой. Было пять утра. Я достал сигарету и вышел во двор. Знойная южная ночь стояла на дворе. Слышалось равномерное мощное дыхание моря. За невысокой оградой виднелся черный силуэт джипа "Черроки". Местные воры почему-то очень любили эту модель. Этот джип припарковался около дома сразу после ухода Филина. Не нужно было обладать высоким интеллектом, чтоб догадаться, кто там проводит бессонную ночь.
– Наша служба и опасна и трудна,..
– негромко пропел я. В машине, похоже, услышали. Там зажглась сигарета.
– И на первый взгляд вообще-то не видна,..
– продолжил я, не очень заботясь о правильности текста.
– Эй, Зверь, - донеслось из джипа, - чё это тебя на ментовские песни потянуло.
– Ну, надо же подбодрить сонных сторожей.
– Сам ты сонный. Мы днем выспались. А острить сегодня в обед будешь, если живой останешься.
– Попробую остаться, - сказал я тихо. И мрачно пошел досыпать.
Но поспать мне все же не удалось. В дверь постучали.
– Открыто, - сказал я. Вошел один из сторожей.
– Мертвый, - спросил он у меня, выпить хочешь?
– Водку не пью.
– У нас коньяк. Филин говорил, что ты коньяк уважаешь?
– Ладно, тащите. Только потише, у меня ребенок спит.
Вскоре на кухне организовалось застолье. Я вывалил из холодильника все, что было вкусного, и воры активно навалились на съестное.
– Зверь, - спросил тот, что постарше, - я слышал, что ты замполита снял с должности. Это правда?
Ребята были молодые, толком кичмана еще не понюхавшие. Зла они ко мне не питали, скорей уважение, как к маститому уголовнику, хотя я и не состоял в клане законников. Видно было, что они с гордостью шестерят на Пахана, надеясь на успешную воровскую карьеру в будущем. А история с замполитом имела место и сыскала мне некоторую славу среди воров. Хотя, со временем, как это всегда бывает с воровским фольклором, обросла фантастическими подробностями.
Возникла она после того, как мне, скромному зэку, удалось снять с работы и чуть ли не посадить замполита. Этот замполит, должно быть, родился оперативником. Вместо того, чтоб сеять в зоне "разумное и вечное", заниматься клубом, библиотекой, смягчать, хоть символически, зэковское существование, он все и везде вынюхивал, расследовал. Пересажал ребят больше, чем самый ярый режимник или оперативник.
На меня замполит обратил внимание в книжном ларьке. В зону каждый квартал привозили на свободную продажу книги. Среди них встречались весьма дефицитные. (Речь идет, естественно, о периоде СССР). Первыми ларек посещали охранники, сперва, естественно, офицеры, потом прапорщики и вольнонаемные. Потом шли активисты - председатели разнообразных секций, осведомители, а только потом к книгам допускались простые заключенные. Очередь всегда выстраивалась с утра, обычная сварливая очередь, сдерживаемая и регулируемая активистами в повязках. Ей мало что доставалось, лучшие канцелярские принадлежности, красивые книги закупались первыми пачками. Что-то пересылалось на волю, многое появлялось на зоновской барахолке. На этой барахолке за чай, золото или за деньги, которые котировались гораздо ниже чая, можно было купить все: от черной икры до старинных серебряных часов-луковиц. Но и последние посетители могли кое-что выбрать из книг, не заинтересовавших первоочередных.
Я никогда не уходил без дефицита, прятавшегося в невзрачных книжных изданиях. Вкус у всей этой толпы был невысокий, в основном охотились за макулатурой приключенческого плана в ярких глянцевых обложках. Так мне удалось купить отличные сборники М. Цветаевой, Б. Пастернака, И. Северянина, Н. Рубцова, прекрасный роман А. Кестлера "Слепящая тьма". До сих пор помню цитату из этого романа о репрессиях 1937 года: "В тюрьме сознание своей невиновности очень пагубно влияет на человека - оно не дает ему притерпеться к обстоятельствам и подрывает моральную стойкость". Артур Кестлер первым на Западе описал коммунистические застенки.