Тройная игра
Шрифт:
— Я сейчас быстренько, Владимир Андреевич. Хотя даже не знаю, как и сказать…
— Да так и скажи, чего мямлишь-то?..
— Дело у меня к вам, Владимир Андреевич. Но если я не вовремя — я лучше потом…
— Чем же лучше-то? Говори, коли начал. Если позвонил, значит, тебе надо. А раз надо — давай будем решать. Ну, в чем оно, твое дело… чтобы сердце пело? Ты, может, хочешь попросить, чтобы я ревизоров в бронежилетах к тебе прислал? Это можно!..
— Ну вы, Владимир Андреевич, скажете, — без всякого страха подхихикнул Игорь Кириллович. — Так и заикой сделаться можно…
— Да ладно тебе! Не боись! Шучу я, если не понял. Ты давай, давай, Гарик, не тяни кота за это самое, выкладывай, что там у тебя за проблемы. А то ведь мне не только твоими, своими заморочками заниматься надо!
— Я чего, Владимир Андреевич… Кое-какие вопросы перетереть бы… Но только не по телефону, а лично. Возможно это?
— Вот все вы так. — Слышно было, как генерал сладко потянулся. — Нет бы просто позвонить: тебя, мол, дядя Володя, ужопили, давай, мол, это дело зальем, водчонки выпьем, авось полегчает… Ан нет, каждый все об себе, все по делу да по делу: Володя, сделай то, Володя, сделай се… Ладно, опять шучу. Надеюсь, юмора еще не растерял? Ну что ты в самом-то деле? Вон меня — и в хвост и в гриву, полная Камасутра. А у тебя, подумаешь, пять фур арестовано.
— Вот спасибо, Владимир Андреевич! — засуетился Игорь Кириллович. — А что насчет водчонки — мы правила знаем: все ответственные вопросы — только через магазин. А то вы, Владимир Андреевич, не убеждались в этом! Зря вы так… Обижаете сироту, а ведь меня таможня и так уже обидела… — Он молол всю эту чепуху, а сам думал: «Откуда, откуда ему известно про фуры и про то, что их именно пять? Или он как-то все же причастен к этому наезду? Еще этот намек насчет ревизоров в бронежилетах». И снова понес, чтобы пауза не выглядела слишком подозрительной: — За нами не заржавеет, Владимир Андреевич. Мы ведь люди простые — нам только свистни, мы все на лету поймем. — Кривляться, изображать из себя простоватого придурка было нетрудно, но все-таки противно. Но что ему оставалось делать?
— Ну ладно, ладно, сирота, — решительно и все так же серьезно остановил его Гуськов — видно, и впрямь поджимало у него время. — Давай-ка заходи завтра. Обсудим все, что надо.
— А может, сегодня?
— Завтра! — отрезал генерал.
— Да-да, конечно. Спасибо, Владимир Андреевич… А это… Когда подъехать-то?
Генерал немного помолчал, подумал, зашуршал чем-то — наверно, смотрел по настольному календарю, что у него там запланировано.
— Давай часам к трем подгребай, вроде у меня на это время особых дел не назначено…
К трем — это хорошо. Вот если бы часам к пяти-шести, это означало бы, что встреча неизбежно кончится пьянкой. Не то чтобы Игорь Кириллович не любил застолья, кто ж его не любит… Но одно дело сидеть в приятной тебе компании, за приятным разговором, с шуточками-прибауточками и легким флиртом, и совсем иное — с зажравшимся ментовским генералом, который хоть тебе и нужен, но ни на секунду не может забыть, что ты у него вроде как в прислугах, что ты для него — грязь под ногами и не больше… Да и времени у Игоря Кирилловича на сидения за столом особо не было…
Да, неуютно, совсем неуютно было сейчас Игорю Кирилловичу. Когда неприятность одна — это вроде как случайность. А когда их несколько, когда они начинают обкладывать тебя, как тучи обкладывают в ясный день горизонт, — это уже не случайность, это уже беда, которой надо хоть что-нибудь противопоставить, чтобы она не заглотнула тебя совсем… А тучи вокруг него, оказывается, собрались те еще. Во-первых, конечно, эта история с таможней. Во-вторых, Никон с его невероятной просьбой, в которой и отказать нельзя и связываться с которой — тоже равносильно самоубийству. И в-третьих… В-третьих, тоже Никон, вернее его засланец Кент, который, кажется, собрался подмять его под себя. Игорь Кириллович даже зубами скрежетнул, думая об этом третьем факторе, о том, какими веригами висит на нем его давнее и не очень давнее прошлое, из-за которого он и оказался таким уязвимым перед этим самым Кентом. У Игоря Кирилловича, числящегося уголовным авторитетом и даже смотрящим южных префектур города, по сути дела объявился враг, пока еще не очень явно, но уже фактически не признающий его власти. Как бизнесмену, Разумовскому было на это наплевать, но, как законник и смотрящий, он этого просто так оставить не мог ни в коем случае, не имел права, он должен был держать марку законника во что бы то ни стало. От Кента пора было избавляться любой ценой, потому что этот гад, едва оглядевшись в столице, развил жуткую активность, чуть ли не подбивая братву скинуть Игоря Кирилловича, то бишь Гранта, с его престола. А это означало, что в случае проигрыша Игоря Кирилловича воровское сообщество отнимет у него вместе с престолом, которым он в последнее время все больше тяготился, и его такой славный бизнес, и, похоже, вряд ли ему тогда кто-нибудь сможет помочь, даже тот же генерал Гуськов, на которого он сейчас всерьез рассчитывал. Генерал высоко, а криминалитет — вот он, на улицах, ходит мимо складов и магазинов, сидит на чердаках с оптическими прицелами, подкладывает под машины толовые шашки, крадет и мучает детей… Поэтому надо было принимать меры сейчас, сразу. И если он хотел выжить — он обязан был наряду со своими бизнес-делами хоть как-то решить и эту головоломку тоже. Ведь ежу понятно: если против него пойдет еще и криминал — никакого бизнеса ему не удержать. Но если подумать, с какой стати он должен вот так, за здорово живешь, отказываться от того, что выстраивал, выхаживал столько лет!.. Он уже прошел через криминальную стадию, и слава богу, что теперь работает честно, как порядочный, как западный бизнесмен. Он начал совершенно новый бизнес, можно сказать, с нуля. Ведь у него же, если разобраться, не только мебель, у него много чего еще другого, что приносит пользу и Игорю Кирилловичу, и людям. Именно тот бизнес, который очень нравится ему самому и который самодостаточен для того, чтобы развиваться, раскручиваться все сильнее и сильнее с каждым годом. Наконец, у него в кои-то веки может быть нормальная, настоящая семья.
Он думал и думал о том, почему он никак не может, не имеет права проиграть именно сейчас, и мало-помалу у него начал выкристаллизовываться удачный, как ему казалось, план действий. Встретившись с генералом Гуськовым, он не ограничится только спасением своих фур, он постарается его руками расправиться с врагами. Нет, он не будет никого, что называется, закладывать, чтобы решить свои проблемы, он сделает все тоньше и изящнее. Он расскажет Гуськову, как ему стало трудно работать с криминалом, как обнаглели солнцевские во главе с новым их предводителем, неким Кентом. Мало того что они не считаются даже с воровскими законами, не подчиняются авторитетам, они еще и возомнили себя всемогущими до такой степени, что предложили ему, Гранту, найти милицейского чиновника, который за взятку перевел бы нужного им человека из какого-то уральского лагеря в Москву, в Бутырку! «Представляете, Владимир Андреевич, какая наглость?!» — спросит он Гуськова. Ну а дальше — дальше как кривая вывезет. Есть риск, конечно. Не клюнет Гусь — ну тогда по крайней мере он будет информирован об активности солнцевских и о том, что есть уголовник, на которого надо обратить особое внимание. А клюнет — можно будет навсегда отделаться и от его, Гуськова, опеки, раз он себя скомпрометирует такой сделкой с уголовным миром, и от Никона, и от Кента. Если у него будет компромат на Гуся, уж он сумеет воспользоваться им через него же и вывести из игры и такого великого пахана, как Никон, и такую его шестерку, как Кент. Если опять же и они, узнав обо всем, сами не согласятся оставить его в покое… Он даже потер руки от удовольствия — такой удачной показалась ему изобретенная им только что затея.
Так что если быть честным до конца и называть вещи своими именами, в решении его, Гранта, проблем генерал Гуськов должен быть более чем горячо заинтересован…
У всей этой сегодняшней заварухи, когда для Игоря Кирилловича враз сошлось столько проблем, была своя предыстория.
Дело в том, что вовсе не всегда Игорь Кириллович был воровским авторитетом, а тем более респектабельным бизнесменом. Когда-то, и не так уж давно, но в совсем теперь ушедшей жизни, был он армейским офицером, спецназовцем, успевшим захватить конец афганской эпопеи и даже чуток хватануть чеченской — пытался в самом начале в составе спецназовской группы остановить победное шествие генерала Дудаева. Они кое-чего тогда даже добились, но на полпути были отозваны из Чечено-Ингушской республики и вместо наград, в соответствии с приказом Верховного Главнокомандующего, были вышвырнуты из армии — за разжигание, видите ли, национальной розни и дестабилизацию обстановки на Северном Кавказе… Враз он остался без службы, без денег, без перспектив. Хорошо хоть было где жить: тогдашняя его жена пока терпела его, все еще видя в нем того героя, за которого выходила когда-то замуж. Выходила в надежде на блестящее будущее, а тут жизнь враз стала бесцветной и бесперспективной. Он и теперь был герой, только герой не очень здоровый, с расшатанной психикой и — совершенно ничего не понимающий в том, что происходит вокруг. А вокруг все рушилось и трещало и нагло перла та самая новая жизнь, которая никак не желала поддаваться его пониманию, а главное — не видел он себе никакого применения в том мире, в котором белое становилось черным, черное — белым, а любимый страной и армией красный цвет стал считаться чуть ли не национальным проклятием. Спасла его тогда знаменитая армейская взаимовыручка. Он уже готов был после очередной серьезной размолвки с женой наложить на себя руки, как вдруг совершенно случайно встретил на улице боевого, еще по Афгану, дружка, настоящего гебешника. «Слушай, ты ж, помнится, языки знаешь? — внял его беде дружок, когда они, выпив в парке Горького пива, рассказали друг другу, кто чем живет. Друг был благополучен, окопался при управлении снабжения тыла. — А хочешь во Внешторг?» Игорь Кириллович не очень хорошо знал, что такое Внешторг, смутно представляя себе каких-то элегантных мужиков, которые ездят по заграницам, курят импортные сигареты и пьют виски — этакие дипломаты от торговли. Он чуток подумал — и с ходу согласился, чувствуя, как жизнь моментально начинает окрашиваться в прежние, радужные тона.
Эта радужность не померкла и потом, хотя заниматься ему во Внешторге пришлось тем, чем он сроду и заниматься-то не думал. В недальнем зарубежье, во все еще братских соцстранах, закупал он кой-какое не самое важное оборудование для Госснабов — союзного и республиканского. Через него тогда шла всякая мелочовка, которой уважающие себя внешторговские волки и заниматься-то не хотели, — кабель, электропровод, насосы для перекачки воды и канализационные — все больше товар для жилкомхозов. Прелесть занятия вскоре обозначилась в том, что цены на закупку всей этой жилкомхозовской лабуды все еще были в переводных рублях, приравненных Госбанком к девяностокопеечному советскому доллару, реальная же цена доллара к этому времени во много раз превысила пресловутый девяностокопеечный рубеж и с каждым днем все увеличивалась. Оборудования этого — оплаченного, авансированного, полученного по бартеру — за год образовалось на госснабовских складах великое множество, и числилось оно, даже пройдя таможенные формальности, за ним, Игорем Кирилловичем Разумовским (вернее, за его отделом, но все же, если персонально, фактически знал, где и что и в каких количествах, один он). Поначалу Игорь Кириллович занимался всем этим с легким отвращением, иногда утешая себя тем, что чем-то это похоже на работу в разведке: резидент получает огромные деньги, тайно тратит их по своему усмотрению, отчитывается как бог на душу положит (а то и вовсе не отчитывается) — да если ты нечист на руку или — так благороднее — по-американски оборотист, ты, можно сказать, сидишь на золотой жиле! Но сам он, увы, был брезглив и болезненно чистоплотен. Ему не раз тогда предлагали взяться за левую реализацию дефицитного товара с его складов (а что тогда не было дефицитным!), но он упорно отказывался, даже бывали случаи — выгонял из своего кабинета особо назойливых посредников, которые просто его не понимали. Жене он, естественно, старался о таком не говорить, но она вроде и без того поутихла тогда, не пилила больше за никчемность и безденежье. Еще бы — он был пристроен, и хорошо пристроен, многие о таком и мечтать не могли: частые загранкомандировки, возможность самому приодеться, привезти кое-что в дом. Нормальное «совковое» счастье. Именно тогда к нему и пристала кличка Грант. Еще не растерявший своей спортивной стати, он был очень хорош в своих немногочисленных, но очень модных заграничных шмотках, которые успевал раз за разом прикупать: строго элегантные, необыкновенно шедшие ему джемпера, модные плащи, спортивного кроя курточки, галстуки. У него был превосходный вкус. а уж ботинки, перчатки — они были настоящей его слабостью, эти вещи у него всегда теперь были очень дорогие и очень фирменные. «Шузы и все, что из кожи, — только английское», — любил говорить он, и, видимо, эта-то его слабость и превратила бывшего капитана спецназа сначала в капитана Гранта, а потом и просто в Гранта…
Но не успел он как следует обжиться в новом «дипломатическом» качестве, как снова все рухнуло: сначала Внешторг, потом разного уровня «снабы». Доллар в стране становился свободно покупаемым и продаваемым, переводной рубль исчез, будто его и не было, а вместе с тем враз стали смешными цены, получавшиеся когда-то у Внешторга на его базе. Особенно в сравнении с долларовыми ценами, которые сразу же установили бывшие соцстраны, откуда товары были привезены. Ну а сам товар — тот многочисленный ассортимент, который Игорь Кириллович закупал в последнее время, — так и остался лежать на одному ему ведомых складах, став враз как бы совсем ничьим, чуть ли не единоличной собственностью Игоря Кирилловича. И тут бравый спецназовец снова всерьез задумался о своей собственной судьбе. Внешторг исчез, фирма, в которой он работал, дышала на ладан. Еще чуть-чуть — и он опять будет на улице, и опять окажется в том же самом положении, если не худшем, что и после армии. А тут денежки, можно сказать, сами в руки просятся, это ж надо дураком быть, чтобы от них отказываться. И он решился. А решившись, наплевав на прежние принципы, повел себя как всякий неофит: глуша совесть, развернулся бывший капитан с такой бесшабашностью, что хоть и тошно другой раз самому становилось, а назад хода ему уже не было — сам себе отрезал. Вот как развернулся. Заграничные-то цены враз стали недоступными разоренному российскому покупателю, а он их устанавливал сам — вполне приемлемые для того же покупателя.