Тройняшки не по плану. Идеальный генофонд
Шрифт:
— Ну, так шесть лет назад. В один день, между прочим, — откровенничает Лора. И бережно обнимает подбежавшего к ней мальчика.
Сына.
Кошусь на Ксюшу и Макса. Представляю "недостающую" Васену.
Тройняшки.
Вспоминаю имена женщин, карточки которых мне показывала Агата. Ее самой там точно не было — я бы обратил внимание. Ларисы, кажется, тоже. Тут я не уверен. Чертова забывчивость на имена!
— Вот зар-ра-аза, — рычу себе под нос и ухмыляюсь криво.
— М-м-м? — непонимающе мычит Лора, возвращая меня в реальность.
Непроизвольно
— Пожалуй, у меня найдется несколько минут на чай, — делаю шаг во двор и следую за довольной Лорой, уверенной, что поймала меня в свои сети.
А сам не спускаю глаз с ее сына и… детей Агаты.
Глава 19
Агата
— Мамочка, ты только не ругай Адама, — тихонько шепчет Васька, накрываясь чуть ли не с головой.
Цепляю уголок простыни пальцами и тяну на себя. Укоризненно покачав головой, принимаюсь молча убирать остатки пиццы. Складываю в пустую коробку с крошками и соусом. Пока мы с Тумановым ругались в подсобке, чертята разделили поровну и в один присест уничтожили любимое лакомство. Для них это лучше сладостей. А если еще и без ненавистных Ксюшей добавок, о чем Адам машинально позаботился, то довольны остались все.
Кроме меня…
Потому что я понятия не имею, что делать с тремя маленькими детскими сердечками, когда Туманов наиграется и разобьет их. Свое не жалко. Пусть. Не привыкать. Но тройняшек я обязана уберечь.
— Это я его попросила папочкой побыть. Чу-уть-чуть, — малышка пальчиками показывает крохотный зазор и улыбается виновато. — Мне грустно одной было. Адам же хороший, мам, — уговаривает меня жалостливо.
Я же едва сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться прямо при ней. Чертового Туманова остро не хватает, который сейчас отправил бы меня «умыться и успокоиться». И в то же время ненавижу его за то, что надежду детям подарил ложную.
— Хороший, — соглашаюсь. — Но он не ваш папа, ты же это понимаешь?
— Угу, — вздыхает и паузу делает, думая о чем-то.
Касаюсь ладонью порозовевшей щечки. С болью в груди вспоминаю, какой бледной и болезненной Василиска была вчера. Как плакала, звала меня, лепетала что-то неразборчивое осипшим голосом. И слабо улыбалась от присутствия Адама. Чужого человека.
Хотя сейчас в ее тоненьких венках течет его кровь. Пусть влитая искусственно, но все же… Есть в этом что-то объединяющее, родственное. А сам поступок Туманова стал спонтанным, бескорыстным и… приятно удивил меня. Никогда бы не подумала, что этот эгоист способен вот так, без сомнений, помочь постороннему ребенку, ничего не ожидая взамен.
— А наш настоящий папа где? — поразмыслив, выдает Васька.
И вгоняет меня в ступор. Она сегодня особенно безжалостно бьет вопросами. Правильными, ожидаемыми, но на них у меня нет ответов.
— Я взяла твои любимые книги. Почитать тебе что-нибудь? —
Аккуратно меняю Василиске простынь, присаживаюсь на край постели и достаю красочные брошюры из сумки.
— Может, сок хочешь? Или банан? — спохватываюсь, изучая то, что привезла дочурке. — А может, мультики на телефоне посмотрим? — подмигиваю заговорщически, потому что обычно запрещаю ей это.
Но сегодня моей малышке можно все.
— Неа, — машет головой. — Ложись рядышком, мам, — просит она и двигается к краю, морщась от боли в ноге. Осматриваю повязку, помогаю Ваське лечь удобнее. И выполняю ее просьбу, устраиваясь на боку, чтобы меньше места занимать. — Расскажи мне про мамонтенка.
— Не пойдет, — спорю я. — Ты же плачешь каждый раз на его песенке, — усмехаюсь с любовью и оттенком горечи. И нежно целую ее в макушку.
— А ты без нее. Давай сразу счастливую концовку, — хитро прищуривается она, и в синих глазах огненные чертики пляшут. — Только пусть мамонтенок найдет папу вместе с мамой, — постановляет довольно.
Укладывает головку мне на плечо и демонстративно глаза прикрывает, сигнализируя тем самым, что готова слушать.
Мне ничего другого не остается, кроме как подчиниться. Рассказываю то, что Васька хочет. И именно так, как она просит.
Стараюсь до последнего сохранять ровный тон, пока по щекам стекают горячие слезы.
Страдаю от собственного бессилия.
Шесть лет назад, принимая судьбоносное решение, я была уверена, что справлюсь. Дам своим детям все, сделаю их абсолютно счастливыми.
Одна. Смогу!
Но проиграла.
Тогда — Макару. Хоть и наивно думала, будто победила, доказала, что я сильная.
Сейчас — Адаму. Не заметила, как подпустила его слишком близко к себе и детям. Не понимаю, в какой момент и почему это произошло.
Ненавижу мужчин! От них одни расстройства и обманутые мечты. Их создали, чтобы мучить нас. И они радостно выполняют свою миссию.
С этой мыслью я и сама засыпаю под тихое сопение Васьки. Отключаюсь, все еще не отойдя от вчерашних потрясений. А измученное сознание продолжает шерстить воспоминания. И отматывает время на восемь лет в прошлое.
Тогда…
— Макарушка, есть пара минут? — мнусь на пороге, наблюдая, как он собирается. Застегивает белоснежную рубашку, равняет воротник, накидывает пиджак, поправляет ремень брюк. Долго, внимательно, педантично. Все ослепительно чистое, с иголочки, выглаженное мною.
Макар привередлив в деталях: в еде, в одежде и… в отношениях. Ко мне у него особые требования. Начиная с внешности и заканчивая… постелью.
Ему тридцать, мне больше восемнадцати. Мы знакомы около года, но этого оказалось достаточно, чтобы нырнуть в омут с головой. Макар слишком идеален, чтобы не влюбиться в него. И я до сих пор не понимаю, как его выбор пал на меня, невзрачную, скромную и пугливую абитуриентку медицинского колледжа, у которой он принимал вступительный экзамен.