Трудно быть бесом
Шрифт:
Мультик про Жопасю Петров-Бодкин любил за то самое жизненное глубокомыслие, которое сам мечтал видеть в своей книге. Легкое, ненапрягательное, будто игрушечное и при этом чертовски экзистенциальное. Немудреный обыватель, почуяв это глубокомыслие, оформленное легкомысленно, радуется, как ребенок, который правильно сложил кубики и прочитал на них слово. Но, конечно, уразуметь полностью все это глубокомыслие обывателю не под силу, поскольку само мыслие довольно расплывчато.
— Ой, ой-ой-ой, плохо мне! Ушел, ушел, гад такой! Ой-ой-ой! — причитала Жопася, лежа на диване и горестно всплескивая ручками. — Ой, умру без него!
— Без
— Плохо мне, Задунчик! Он ушел от меня! Ой, помру без него. Приходи, Задунчик, на мою могилу, пролей скупую слезу…
— Это ты, Жопаська, прекрати, — строго велел Задун. — И отвечай давай: какой такой гад ушел от тебя? Ты мне изменяла с каким-то гадом? Где он? Вот я сейчас ему рожу-то начищу!
— Ой-ой-ой, — сказала Жопася, всхлипнув. — У меня горе, а ты со своей дурацкой ревностью.
— Так, — озадачился Задун. — Что-то я не понял. Кто, говоришь, от тебя ушел?
— Смысл жи-изни! — Жопася залилась слезами. — Где теперь его искать?
— Ну ты это. — Задун почесал в затылке. — Прекрати реветь. Что-нибудь придумаем.
— Правда? — перестала реветь Жопася.
— Пошли!
— Куда?
— Искать твой смысл жизни. Особые приметы у него есть? Как он выглядит?
— Да обыкновенно. Никак не выглядит.
— Мда. Ладно, разберемся.
На улице они спрашивали встречных прохожих, не попадался ли им беспризорный смысл жизни. Заглядывали в кафе и разные другие забегаловки, брали по пиву, — но смысла жизни там не было. Забрели в парк и сделали три круга на огромном колесе обозрения, высматривая с высоты Жопаськину пропажу. Потом до темноты бродили по крышам домов, решив, что смысл жизни может прятаться там от людей. Если от Жопаськи сбежал, то, наверно, это потому, что люди ему надоели.
В сумерках, утомившись, сидели на скамейке и глядели на выскакивающие вверху звезды. Жопася мечтательно вздыхала.
— Ну ты это, — спросил Задун, — помирать перестала?
Жопася вздохнула утвердительно.
— Тогда пошли домой.
— Пошли, — согласилась Жопася. — Знаешь, ну его в баню, этот смысл жизни. Зато какой день был! Самый лучший в моей жизни! Романтика, блин! — И благодарно чмокнула Задуна в щеку.
— Да-а, — сказал польщенный Задун. — Жаль, что у тебя был только один смысл жизни. Было бы здорово, если б они почаще от тебя убегали.
Взявшись за руки, они пошли домой — смешные человечки с маленькими головками и большими жопами…
Петров-Бодкин достал из кармашка записную книжку, ручку и запечатлел навеянную мультиком мысль: «Безусловно, феномен Жопы выводит проблему смысла жизни на новый уровень постижения. Акцент четко переносится с категории „цель“ на императив „ценность“. Глядя в ночное небо, полное звезд, начинаешь понимать, что ценность человеческой жопы сопоставима с неизмеримостью и бесконечностью великого Космоса. Ограничивать эту ценность любыми моральными и интеллектуальными целями, как поступали прежние поколения людей, не знавшие Жопы, значит отрицать саму жизнь, возникшую именно как самодостаточная ценность, а не как повисающая в пустоте цель. Разве у Космоса есть цель, кроме расширения самого себя в бескрайности? Подобно этому, единственная цель Жопы, перерастающая в абсолютную ценность, — заполнить собой эту космическую бескрайность. То есть заменить Космос собою».
«Ни в одном вопросе, — размышлял Дульзибал, — люди не могут проявить столько фантазии, как в вопросе о Жопе. Это абсолютная свобода самовыражения. Та свобода, которой мы учили их веками и наконец выучили. Я увенчал последним камнем эту пирамиду совершенной свободы, совершенного удовольствия, приносимого жопой.
Зачем им звезды, далекие миры, машины времени и прочая ерунда? Зачем им, кстати, Небо? Если собственная жопа доставляет столько новых волнующих впечатлений.
И как они полюбили Жопу! Какую сверхприбыль она дает им! Сколько разных долдонов оттачивают на Жопе свой интеллект и остроумие! Сколько радости приносит творчество в соавторстве с Жопой!..»
В выходной день Петров-Бодкин собирался посетить наконец выставку художников нового, стремительно развивающегося направления жоп-арт. Но накануне случайным образом у него оказался билет на концерт «Поющих жоп». Популярность этой группы уже можно было сравнивать со славой «Битлз» в первые годы существования знаменитого квартета. Упустить прекрасную возможность наполнить свою книгу яркими примерами неистового поклонения Жопе было бы не только неразумно, но и нечестно по отношению к будущим читателям. Почти что безнравственно. Полнота освещения и анализа всякого культурного феномена — долг журналиста.
Визитной карточкой пятерки «Поющих жоп» было то, что они никогда не показывались зрителям лицом и все номера исполняли спиной к публике. Точнее, жопой. Пять великолепных, одна к одной, эффектно обнаженных, живописных, подтянутых, обожаемых жоп одинаково сводили с ума мальчиков и девочек, подростков и полусотлетних, бедных и богатых, циников и романтиков. О чем они пели, было не суть важно. Для обожателей слова являлись необязательным гарниром в этом остроприправленном блюде. Приправой же была возможность ощутить причастность к славе Жопы и к загадке Жопы, которую подспудно ощущали все, но высказать не мог никто. Эта загадочность сближала Жопу с таинственными явлениями мира, ответственность за которые возлагается обычно на Бога. И поскольку прежний Бог просвещенным человечеством давно развенчан и отвергнут, Жопа должна была стать богом.
Она им и стала. С потрясающей отчетливостью Петров-Бодкин осознал этот факт, когда многотысячная толпа решительно прянула к сцене, откуда с ними говорила Жопа в лице (если здесь уместно это слово) пятерки «Поющих». Сопротивляться этому религиозно-экстатическому порыву толпы было невозможно, переть против — немыслимо. Волна возбужденной человеческой плоти подхватила журналиста и понесла вперед. Еще какое-то время он мог внятно мыслить и воспринимать происходящее. Бесконечное множество протянутых к богу просящих жадных рук, вой и визг тысяч требовательных глоток, жаркая, душащая теснота сплоченных в едином желании тел, ликующая свалка на сцене. Такова участь богов, мелькнуло напоследок у него в голове, — быть вечно раздираемыми в клочья, которые потом станут фетишами.
Очнулся он на больничной койке. Были сломаны два ребра, и половина головы горела, как в аду. Один глаз заплыл совершенно и ничего не видел. Не обращая на все это внимания, журналист слабым голосом попросил листок бумаги и ручку. Дрожащей рукой он сохранил для вечности мысль о том, что в мир пришел новый Мессия.
Позже, месяца через два после больницы, Петров-Бодкин узнал имя Мессии.
Чтобы попасть в число Его особо приближенных учеников (точнее, учеников Его учеников), пришлось продать старую дачу и еще влезть в долги. Но он не жалел об этом. Храм Откровения Жопы Святого Макса сулил гораздо больше, чем деньги.