Трудно быть львом

Орлев Ури

Матросы вначале возбуждались, когда видели меня — наверно, потому, что я был не просто лев, но и телевизионная звезда. Однако через несколько дней они ко мне привыкли, и я уже не производил на них большого впечатления.

Через одиннадцать дней мы прибыли в Нью-Йорк. Там мы попрощались с семейством Симпсон. Они пожали руку Цвики и мою лапу. Даже Симпсону-Второму, этому профессиональному охотнику за львами, пришлось, несмотря на явное отвращение, совершить это ритуальное «лапопожатие», чтобы не позорить себя при всех. И с этим мы расстались.

Пока мы были на корабле, я думал, что стал их товарищем и теперь мы никогда не потеряем связь. Но в минуту

прощания я вдруг отчетливо понял, что мы никогда в жизни больше не увидимся и это наше знакомство на корабле относится к тем «знакомствам на час», у которых нет продолжения. На мгновенье мне стало грустно, но потом я подумал, что у нас все равно не было общего языка.

Я не знал тогда, что меня еще ждет сюрприз.

Глава десятая

Фотожурналист. Похищение. Я беру свою судьбу в свою лапу

В нью-йоркском порту меня встречала такая же огромная толпа любопытствующих, как и в тот памятный день в иерусалимском зоопарке. Полиция с трудом спасла нас оттуда. В одном из нью-йоркских отелей-небоскребов для нас была заранее заказана огромная квартира со специальными службами и с посадочной площадкой для вертолетов на крыше. И здесь тоже начались бесконечные пресс-конференции, похожие друг на друга как две капли воды, а потом обследования бесчисленных научных групп в бесчисленных университетах по всем Соединенным Штатам. Каждый раз такие встречи были связаны с утомительными перелетами из конца в конец страны с той разницей, что здесь все было за плату, а плату эту мы повышали от месяца к месяцу, втайне надеясь, что наши клиенты испугаются и оставят наши души в покое. Напрасные надежды! Если бы мы сами не положили этому конец, то могли бы провести остаток жизни в поездках такого рода. Но так или иначе, деньги текли рекой, и Цвика нанял целый штат секретарш и секретарей, телохранителей и шоферов.

Каждую неделю я посылал маме очередную успокоительную телеграмму. Каждый день я получал кучи писем. Предложения брака от разных богатых женщин или простых любительниц приключений. Просьбы о помощи и предложения от больших цирков. Письма от детей, которые хотели заглянуть мне в пасть, чтобы посмотреть, не прячется ли там кто-нибудь. Письма из обществ защиты животных с призывом вступить в их ряды (единственные, кому я отвечал положительно).

Когда я шел на съемки и обратно, толпы людей сопровождали меня, перекрывая улицы. Власти стали беспокоиться. Мы с Цвикой надеялись, что интерес ко мне постепенно спадет, как это произошло в Израиле. Но мы ошиблись в своих расчетах. Мы не учли, что наша страна была маленькой. И в такой маленькой стране, как наша, толпа любопытных была ограниченной. Здесь же все было таким большим и массовым, что напор толпы не только не уменьшался, но, напротив, с каждым днем возрастал. Улицы вокруг нашей гостиницы были запружены любопытными круглые сутки. Люди приезжали со всех концов страны. Они устраивались на ночь прямо на улицах, в спальных мешках. Наш район стал злачным местом для всякого рода карманников и грабителей. Возникла даже особая группа предприимчивых молодчиков, которых называли «занимающие места»: они захватывали удобные для наблюдения места, а потом втридорога продавали их другим. Дошло до того, что мы с Цвикой не могли выйти из гостиницы по своим делам — нам попросту не давали прохода. Теле- и кинокомпаниям пришлось сложиться и арендовать вертолет, который садился на крышу нашего небоскреба, забирая и возвращая меня каждый день, да не один раз.

Этот вертолет и несколько могучих телохранителей решили проблему толпы. Куда труднее было избавиться от журналистов и от фотографов-любителей. Этим двум видам проныр мы объявили беспощадную войну, но нам ничего не помогало. Прибегая к самым изобретательным хитростям, наряжаясь Бог знает во что, пользуясь фальшивыми документами или пробираясь разными бесстрашными, а иногда и прямо-таки героическими путями, эти назойливые незваные гости то и дело проникали в мои апартаменты. Они преодолевали самую совершенную охранную сигнализацию, они умудрялись появляться в самое неожиданное время дня или ночи и в конце концов вынудили нас буквально забаррикадироваться на своей территории. И тем не менее…

Однажды ночью я проснулся, услышав, что неподалеку от меня кто-то шевелится. Я присмотрелся. Кто-то двигался в темноте. Очередной фотожурналист. Он не учел, что я хорошо вижу в темноте. Но как он проник в мою спальню? Во мне поднялась волна гнева. Может, будь я до тех пор счастливым львом, не знавшим таких посещений, я вскипел бы меньше. Но тут я так и кинулся на него. Я рванулся к нему

с того места, где лежал, и швырнул его на пол. Я был уверен, что его фотокамера обязательно разлетится на куски при падении, но не учел профессиональной самоотверженности гостя: он предпочел сберечь свой драгоценный аппарат ценой собственной головы и ударился так, что потерял сознание. Я лег рядом и стал размышлять, что теперь делать. Я мог вызвать охрану. А мог и сам проучить его в назидание другим. Скажем, куснуть хорошенько. Но это, конечно, было исключено. Я никогда бы не позволил себе укусить человека. Я улыбнулся в душе. Мое раздражение спадало. Теперь я уже думал вполне по-человечески: кто этот человек? Может, у него есть дети, как у Цвики? А может, он живет с матерью, как я? Надо отдать ему должное — ради того, чтобы сфотографировать меня, он преодолел такие препятствия! Настоящий герой. Мученик своей профессии. Пожалуй, стоит вознаградить его настойчивость и позволить ему сделать пару-другую снимков.

Он очнулся. Почувствовал, что я лежу рядом, и тихо, вежливо спросил, разрешу ли я ему подняться и зажечь свет. Я ответил тихим мягким рычанием. Он встал, включил свет и первым долгом проверил, цела ли его фотокамера. Все было в порядке. Тогда он все так же вежливо спросил, разрешу ли я ему сфотографировать меня. Ежемесячник, для которого он работает со вчерашнего дня, уплатит мне за рекламу. Не возражаю ли я? Я помотал головой, показывая, что не возражаю. Он был счастлив. Совсем молодой парень, новичок в этом рекламном деле. Он сделал серию снимков и рассыпался в благодарностях. Потом попросил, чтобы я извинил его за вторжение. Я распластал свою дощечку, написал:

ПРОПУСТИТЕ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА

и нажал на кнопку звонка, чтобы вызвать своих телохранителей.

Куда серьезней было другое происшествие. Это случилось, когда Цвика в очередной раз улетел в Израиль. Мне предстояло какое-то выступление, и я, как обычно, поднялся на лифте на вертолетную площадку на крыше в сопровождении секретаря. Вертолет уже ждал меня. Я поднялся по ступенькам. Внутри сидели два незнакомых мне человека. Летчик тоже был чужой. Секретарь, который поднялся вместе со мной в вертолет, увидел чужие лица и спросил:

— А где наш постоянный летчик?

— Он болен, я его заменяю, — ответил новый летчик.

Я попрощался с секретарем. Пока мы летели в обычном направлении, у меня не возникало никаких опасений. Но потом вертолет резко свернул, а двое сопровождающих выхватили пистолеты и направили на меня.

— Не двигаться, — сказал один из них.

Я понял, что это похищение. Но кто меня похитил и зачем? Выкуп? Конкурирующая кинокомпания? Другой телеканал? Цирк? Рекламная фирма? Невероятно. Ведь им придется держать меня взаперти, они не смогут выставить меня на обозрение. Но тут летчик повернулся ко мне, и не успел я понять, что он собирается делать, выстрелил в меня иголкой со снотворным.

Когда я очнулся снова, то не мог подняться. И с большим трудом вспомнил, что со мной произошло. Потом медленно открыл глаза и увидел, что я лежу на деревянном полу в маленькой узкой комнате. Стены в комнате были белые, на стене напротив находилось небольшое зарешеченное окно. Я услышал шаги и закрыл глаза. Дверь открылась, и, глядя сквозь сомкнутые ресницы, я увидел длинноносого ученого в сопровождении четырех вооруженных людей. Они схватили меня за лапы, потащили по коридору и подняли по ступеням в лифт. Из лифта меня доставили в большой зал и положили на стол. Вокруг стола стояли люди в белых халатах. Длинноносый ученый тоже был в халате. И тут я увидел, что один из них открывает стеклянный шкаф и вынимает оттуда операционные инструменты — пилы, кусачки, ножницы, щипцы и многое другое. Другой человек в халате подошел ко мне со стороны головы. Я понял, что это анестезиолог и что сейчас мне на лицо наденут маску. Вот оно что! Моя шерсть встала дыбом. Эти люди похитили меня, чтобы прооперировать. И затеял все это длинноносый. Неслучайно он так категорически настаивал на необходимости анализа моих тканей. Он утверждал тогда, что, даже если это будет стоить мне жизни, никакой риск не соизмерим с пользой, которую принесет человечеству решение загадки моего превращения во льва. И, вспомнив это, я впервые обратил внимание на тот факт, что он ведь, в сущности, верил, что я — человек. Или, по крайней мере, допускал такую возможность и хотел проверить ее научным способом. Он единственный. Это говорило в его пользу.