Шрифт:
Николай Наседкин
Трудно быть взрослой
Рассказ
1
"Судьба (если только она есть), скорей всего, - слепая, злая и взбалмошная старушонка. Без всякой системы и справедливости сует она в руки кому попадя обжигающие слитки счастья и с отвратительной застывшей гримасой прислушивается - что будет? А люди: маленькие и большие, добрые и злые, великие и обыкновенные, но все одинаково - дети, и кричат, и смеются, и плачут от восторга, сжимая в ручонках сверкающие кусочки счастья, носятся с ними, всё время боясь потерять.
И
И острой болью дёргается сердце, слыша отдаленное безобразное хихиканье старухи-судьбы, которая ещё раз в полной мере насладилась наивностью и доверчивостью очередного живого сердца..."
Лена отложила пухлую тетрадь, откинулась на подушку и блаженно улыбнулась: "Какой умница Стас! Ведь надо же так написать!.."
– Умница, умница, умница!
– повторила она быстро несколько раз, словно целуя Стаса, и рассмеялась.
– Ну и глупышка же я, уже сама с собой разговариваю!
2
Лена ждала любви, как люди на вокзале ждут свой поезд: сколько бы ни задерживался, а всё равно придет.
На чём базировалась эта уверенность, Лена меньше чем кто-либо могла объяснить, она просто знала, что или сейчас, или через год, когда ей будет восемнадцать, или даже через два ей встретится ОН. Может быть, обожаемый Грин вдохнул в нее эту уверенность? Она была уверена и потому спокойна.
Ирка, соседка по комнате в студенческом общежитии, пятью годами была постарше и, естественно, поопытнее во всех делах, в которых только требуется опыт. Эта многоопытная Ирка частенько билась лбом о стенку Ленкиного спокойствия. Вот образчик обычного вечера в комнате № 318.
Ирка, сидя в одной короткой, до размеров майки, сорочке перед настольным зеркалом, отчаянно дымя сигаретой и одновременно намазывая импортной тушью ресницы, по привычке клокотала:
– Дура ты, Ленка, как есть круглая дура! Как арбуз. Ну вот какого ты лешего этот дурацкий дойч долбычишь? Ведь послезавтра он... А кстати, мне Жора идейку подкинул: Тургенев - скучный мужик, а смотри, как клёво выразился...
Ирка с одной накрашенной ресницей на лице, от чего у неё сделался какой-то подмигивающий вид, нашла в книге нужную страницу и с наслаждением вычитала:
"Владимир Николаевич говорил по-французски прекрасно, по-английски хорошо, по-немецки дурно. Так оно и следует: порядочным людям стыдно говорить хорошо по-немецки..."
– А, каково? По-ря-доч-ным! Послезавтра на семинаре вслух зачитаю, при немке - потеха будет...
Лена снисходительно улыбнулась.
– Ты хоть знаешь, по какому поводу это сказано? Это же Тургенев пустышку Паншина характеризует, иронизирует, а ты всерьёз принимаешь. Сама-то так и не прочитала роман. И Жоре поменьше верь,
– Ну, Жора, ну, заяц! Я ему щас покажу на скачках!
– Ирка обиженно запыхтела сигаретой и углубилась в гримирование своего лица. Потом промычала от зеркала:
– Думаешь, немка помнит этого Паншина? Дудки! А ты вставай и встряхивайся! От этого немецкого зубы выпадут. На дискотеку пойдём... Опять не пойдёшь?
– Ты же знаешь, что нет. Это дикость: в комнатушке размером с шифоньер, в темноте, прыгать, не зная с кем. ("Узнаем!" - вставила Ирка.) Нет, вот я немецкий доучу, потом Карамзина дочитаю и письмо надо домой написать... Дел хватит.
– Ну и бес с тобой! Так и засохнешь за книгами. Ведь, посмотри, тебе семнадцать, а у тебя схватиться не за что - и лифчика не надо. Одни глазищи да лохмы, как у Пугачёвой, а то и вообще бы за девку не признать. Эх, мне бы такие глазищи! Такие волосы! Да я бы!.. Тебя веником убить мало или твоей же книгой - долго ты будешь так сидеть?!.
Ирка бесилась каждый раз на полном серьёзе, и Лену это даже иногда пугало.
– И что ты злишься? Мне неинтересно знакомиться с этими юнцами, понимаешь? Они все как по шаблону сделаны - скучные.
– Юнца-а-ами... Посмотрите на эту старуху! Много ты понимаешь... Как же скучно, когда их много и все разные?..
Ирка уже успокаивалась, предвкушая веселую карусель вечера, новые знакомства, поцелуи... Она скинула рубашку, бодро втиснула телеса в джинсы, которые не лопались только потому, что были настоящие, фирмы "Lее", натянула прямо на голое тело распашонку с умопомрачительным вырезом. Навесив куда только можно с полкило золота, она, уже оживленная и даже похорошевшая, последний раз крутнулась перед зеркалом.
– И-и-иех, соблазню!.. Ленуся, - пропела она традиционную шутку, - если я с мальчиком привалю, сделай видок, что дрыхнешь. Гут? Ну ладно, не смотри на меня синими брызгами - шучу... Чао!
Лена только покачала головой, включила электрочайник и углубилась в модальные глаголы.
3
Так было раньше. Теперь же всё по-другому. Всё совсем по-другому...
А началось это в новогоднюю ночь. Затащила-таки её Ирка в чужую совсем компанию. Были, правда, там человека три тоже первокурсников с ее, филологического, а остальные - с журфака, притом все с четвёртого курса.
Ирка сразу отхватила себе потрясного журналиста, и уже через полчаса они целовались за книжным шкафом так, что в нём дребезжали стекла. Лена, стараниями всё той же Ирки, была приведена сегодня в божеский вид. Роскошная шапка рыжеватых, заметно завитых волос служила прекрасной рамой тонкому бледному лицу, в котором всё заслоняли поразительно огромные светло-голубые глаза. Эти широко распахнутые глаза даже не затенялись длинными ресницами, и любой и каждый мог при желании заглянуть через эти глаза-окна в самую душу Лены: грусть или веселье плескались в них через край.