Люгер

Николай Наседкин

Люгер

Рассказ

1

Еще с конца мая и вот уже который день наша чернозёмная полоса пародирует Африку.

Температура в тени взбрыкивает до тридцати пяти, а наш спиртовой цельсий, висящий за окном на самом солнцепёке, и вовсе зашкаливает за полста. Все двери, окна в квартире распахнуты, но даже сам господин Сквозняк, судя по всему, разомлел от жары и подрёмывает где-нибудь в углу под диваном. Наш рыжий пушистый котяра валяется целыми днями пластом на ковре, отбросив лапы, почти без сознания, изнемогая в своей барско-сибирской шубе. Я сам, обливаясь беспрерывно потом и каждый час водой из-под душа, уже еле удерживал себя за письменным столом -- мозги

Так что, когда супружница звякнула со службы и робко предложила-попросила: мол, а не съездил бы ты на огород да не полил бы гибнущий ни за понюх табаку овощ -- я ломался недолго. Правда, сделал, конечно, вид, будто у меня за столом работа кипит, бурлит и пенится, и если я откликаюсь на просьбу огородную, то надо воспринимать это как великое самопожертвование и подвиг...

Собрался я быстро. В рюкзаке всегда уже наготове всё необходимое, без чего нельзя за город выезжать -- на рыбалку, по грибы, на садовый участок. Мало ли чего! Так что я лишь развёл в холодной воде смородинового варенья, заправил морсом пластиковый баллон из-под "Херши", сунул его в рюкзак, а рюкзак приторочил к багажнику велосипеда. Затем привычно экипировался: белая сатиновая кепочка, очки, майка с яхтой на груди, плавки, пролетарско-красные трусы с белыми лампасами, сандалеты. Когда выволакивал с лоджии велосипед, котяра поднял было тяжёлую угарную голову -- не выскочить ли в коридор? Но я прикрикнул:

– - Лежи, лежи, страдалец! В такую жару только сильные существа, с характером, действуют -- куда тебе!

Косматик согласно зевнул и уронил усатую башку обратно в сон. Я же, в предвкушении уже скорого погружения в прохладно-ключевые воды озера, действительно ощутил прилив энергии и сил. Бодро втиснул велосипед в лифт, потом вытащил его из подъезда, взнуздал и покатил, продавливая-раздвигая яхтой кисельное марево бетонно-асфальтового городского зноя.

К счастью, мы живем недалеко от речки. Всего пара опасных перекрёстков, и вот я уже оставил позади пешеходный подвесной мост через речку, проехал пологий спуск с тремя громадными клумбами, поглядывая с завистью налево, где на пляже кейфовала толпа праздных голых горожан. На бетонку предусмотрительно выезжать не стал -- уж больно много сумасшедших автo да плюс ко всему тряские швы-рытвины через каждые пять метров. Нет, я тихонечко и скромно покатил по пешеходной тропочке-обочине, ласково позвякивая звоночком поспешающим на свои фазенды старичкам-старушкам. Впрочем, надвинулся уже вечер, так что за город устремились на своих двоих и отработавшие своё не имеющие колес обыватели. Густел прямо на глазах и поток лимузинов -- "запорожки", "жигулята", "волжанки", иномарки. Между прочим, у меня ведь тоже иномарка: двухколёсная дорожная машина "Аист" благородного цвета кофе с молоком -- "Made in Belorus". Сейчас такой вeлик уже на пол-лимона тянет -- в сто раз больше, чем "Москвич" до перестройки.

За вторым мостом я свернул налево, на старую объездную дорогу, и помчал по-над правым берегом реки, обвиливая рытвины, по раздолбанному асфальту дачного поселка. Когда я езжу один, без жены с её медлительно-дамским драндулетом, я выжимаю из "Аиста" приличную скорость. Да так и приятнее -хоть чуток обвевает вспотевшие чресла, лицо и грудь.

На въезде в лес -- а он начинается сразу за крайним огородом поселка -я ритуально вскидываю правый кулак, приветствую:

– - Здравствуй, Лес!

Лес охотно откликается соловьиными трелями. Этих гениальных звонких птах в данной пуще, такое впечатление, -- целая концертная бригада. А сам этот пригородный лес удивительно густ, чащобен, дик, действительно -- пуща пущей Я с удвоенной энергией подналёг на педали, слушая соловьев и сам насвистывая-прищёлкивая под нос не хуже лесного Карузо. То и дело меня обгоняли легковушки, микроавтобусы, грузовики. Я же порой обгонял лишь каких-нибудь заржавленных дядек и тетёх, влачившихся со скрипом на своих грязных велоклячах. Вот кого не понимаю и терпеть не могу -- экономщиков смазочного масла. Чтоб у них у самих так суставы скрипели!

Дорога петляет то прямо сквозь чащу, то выныривает-вырывается на простор прибрежной прогалины И вот на очередном светлом участке я и увидал бордово-красный "жигуль", приткнувшийся на обочине. Невдалеке, у кромки леса, кряжистый человек в яловых сапогах, штанах-галифе и рубахе навыпуск цвета хаки деловито орудовал топором. Он обдирал ветки с молодой, ещё стоящей на корнях осинки.

Я невольно тормознул. Первая мысль: ведь меня только что обогнали пять-шесть машин -- почему же он так открыто браконьерствует? Я углядел через стекло "Жигулей": на заднем сидении наискосок лежит уже целый пук берёзовых и осиновых обрубков. Делавар в галифе, видно, заготовлял подпорки помидорные.

– Эй!
– - как можно строже окликнул я.
– - Что же вы делаете?!

Солдафон обернулся: бритый, красномордый, две громадные, с фасолину, бородавки над правой бровью и под носом; глазки свиные, буравчатые. Явно -отставной майор или прапор-самодур, повидал я таких в армии.

Мимо промчались один за другим три автo. Мужик смерил меня пренебрежительным взглядом от очочков до сандалет вместе с моим "лисапедом", сплюнул-цыкнул сквозь зуб.

– - Езжай-ка, парень, дальше от греха, не мешай тут!

Он отворотился, присел на корточки, взялся подрубать ободранное деревце. Он меня буквально за муху, за козявку держал! Сердце у меня забухало, подскочило к горлу. Я перекинул ногу через седло, слез с велосипеда, твёрдо скомандовал:

– - А я сказал -- прекратить! И -- немедленно!

Лось этот обернулся через плечо, молча принялся смотреть на меня. Лицо его наливалось краской, багровело под цвет "Жигулей".

Вдруг он вскочил, перехватил недвусмысленно топор и, поигрывая зайчиками, неторопко и тяжёло ступая, двинулся в мою сторону. Я растерялся. Разум подсказывал: не посмеет, гад, пугает только! А сердчишко -- жим! жим!! жим!!! Уж больно взгляд нехороший у куркуля -- прозрачный от ненависти, бешеный. Такие бывают -- я видал -- у наркоманов и психов.

И я дрогнул. Хуже того: я -- засуетился. Я взглянул назад -- нет ли какой машинёшки? Пустынно. А мне -- куда?! Мужик справа и чуть по ходу. Если рвануть вперёд, он наперерез перехватит. А если назад -- пока развернёшься! И тут я заметил с ужасом -- педаль левая у моего "велика" торчит чуть в противоход, на тормоз. Ну, всё -- влип!

Но правду говорят: в минуту смертную силы человека утраиваются. Я всей тяжестью тела толкнул велосипед вперед, на разгон, два-три раза мощно оттолкнулся от асфальта и прыгнул на ходу в седло. Адская боль пронзила пах, я чуть не бросил руль, но удержал, поймал подошвами педали и, стоя, начал бешено месить-топтать шатунно-педальный механизм, рывками набирая скорость. Озверевший псих прыгнул к дороге, выкинул руку с топором и цапанул-таки. Я услышал-почувствовал металлический скрежет-удар.

Я испугался: сейчас он метнёт свой дурацкий топор, как томагавк, и тот врубится мне прямо меж лопаток!..

2

Отмчался я шагов сто, обернулся, затормозил, перевёл дух.

Браконьер, уже забыв обо мне, шагал делово к лесу. Я глянул: красный световозвращатель как корова языком слизнула, крыло заднее проломлено до колеса. Со стороны города неслась очередная "Нива". Я дождался, пока она проедет, свёл своего покалеченного "Аиста" на траву, уложил, развязал рюкзак. Надо было, идиоту, сразу, ещё до напрасных разговоров с этой сволочью, рюкзак потревожить.