Трудно украсть бога
Шрифт:
Укутанный рогожей путник, которого Праскева затащила на лавку, пошевелился и, кажется, застонал. Женщина подошла поближе, чтобы взглянуть, не пришел ли он в себя.
– Он что-то сказал? – Из-за печного угла показалась бледная физиономия Матрены.
– Нет, – покачала головой ее мать. – У него жар. Нужно дать ему воды.
Праскева снова выглянула в сени. Там было хорошо слышно, как за окном завывает ветер – метель не прекратилась, значит, не может быть и речи о том, чтобы сходить за священником.
Путник был плох, и трудно было сказать, переживет ли
– Вот беда, – пробормотала про себя Праскева и вернулась в натопленную избу.
– Мам, у нас воды только одно ведро осталось, – тут же сообщила ей дочка.
– Ничего. Подай ковш, я сама ему дам.
Праскева не хотела подпускать Матрену к больному. Девочка и так часто и сильно болела. Кто знает, что за хворь принес с собой этот странник?
Откуда он? Те немногие слова, которые он бормотал, пока женщина тащила его в дом, были ей непонятны. Матрена, глядя на его загорелую кожу и странную одежду, решила было, что он, может быть, из татар. Но Праскева знала татарскую речь, и уж точно этот больной говорил на другом языке. Может, ему и священник-то был не нужен совсем. Решив так про себя, Праскева успокоилась и, прихватив ведро, вышла, чтобы набрать чистого снега.
Джура пришел в себя с рассветом. Он не мог его видеть в избе, где все окна были плотно закрыты ставнями, но чувствовал, когда кто-то входил в сени и приносил с собой холодный воздух и запах зимнего утра.
Джура даже не знал раньше, что у этого утра есть какой-то особый запах, но сейчас отчетливо вспоминал его еще из детства. Когда же последний раз он видел зиму? Кажется, лет десять назад…
С тех пор он не возвращался на север ни разу, и ему казалось, что все основательно забыто. Оказывается, что стоило цыгану-полукровке ступить на родную землю, как все стало возвращаться: причудливый язык, воспоминания детства, места, в которых он бывал уже в юношеском возрасте…
Даже этот холод оказался знакомым для него. Разве что одежда была не вполне подготовлена для такого перехода от жары к снегу, и Джура, ставший снова Юрием, быстро заболел. Он не обращал внимания на это, пока были силы продолжать путь. Нет ничего хуже, чем свалиться от хвори в середине пути. Лучше уж добраться до места и там проболеть еще месяц.
Но судьба не смилостивилась над путником, и в итоге он вынужден был прислониться к забору у какого-то домика, так и не добравшись до ворот города Казани. Он не упал, а просто присел отдохнуть, но вот подняться уже не смог. Перед глазами все поплыло, и Юрий почувствовал, как наваливаются приятная апатия и безразличие.
Придя в себя в избе, он был немного удивлен, но, разумеется, удивлен приятно. Видимо, хозяева того двора, возле которого его угораздило присесть, проявили милосердие и забрали путника к себе.
– Очнулся! – сказал кто-то радостно у него над ухом, и Джура медленно повернул голову.
Перед ним на корточках сидела девчонка и внимательно смотрела ему в глаза. Девчонка была худая и бледная, но улыбалась радостно:
– Тебя как звать, дядя?
– Юра, – хрипло ответил больной и, напрягая голос, спросил в ответ: – А ты кто?
– Я Матрена, моя мама тебя спасла. Я думала, ты татарин. Вон у тебя и глаза, как у них – темные, как кора дуба. А у тебя имя наше!
Матрена тут же приложила прохладную ладошку к его лбу и радостно сообщила:
– Жара нет. А мама говорила, что если ночь переживешь, то на поправку пойдешь. Значит, выздоровеешь!
Джура с трудом приподнялся на локтях – голова болела и слегка кружилась. Смертельно хотелось пить, но сейчас он вспомнил о своей ноше и принялся оглядываться в поисках сумки.
– Вот твои пожитки. Держи.
Матрена подскочила и придвинула к лежащему больному увесистую абу, внутри которой уместились все его вещи. Джура тут же понял, что ничего не пропало, и облегченно вздохнул.
– Ты откуда шел? – не отставала девчонка.
– Из Стам… Царьграда, – тут же поправился он. – Я там долго жил, а теперь решил вернуться и захворал в пути. Спасибо вам за помощь и ласку… Я тут одну вещь несу в подарок… Хочешь взглянуть?
– Покажи! – снова усаживаясь рядом, попросила Матрена.
Повинуясь неожиданному порыву, Джура достал из свертка небольшую доску, на которой был намалеван лик Божией Матери. Здесь, среди зимнего полумрака обычной избы, она казалась яркой, как настоящее окошко в другой мир. Золотые и пурпурные цвета мерцали и, казалось, сами светились, согревая и освещая небольшую комнату.
Девочка только охнула и ничего не сказала. Ясное дело, тут ей редко приходилось видеть такие вещи. Может быть, только в церкви…
Джура не заметил, как к ним подошла мать девочки. Она вообще двигалась как-то удивительно легко, будто привидение. Он и потом часто обращал на это внимание.
Женщина тоже молча уставилась на икону и на очнувшегося странника. Кажется, она была удивлена. Честно говоря, Джура тоже был удивлен. Оказывается, он напрочь забыл, насколько тут другие женщины.
Эта была красива, так, по крайней мере, ему казалось. Бледная кожа сейчас зарделась от морозного воздуха на улице, светлые глаза казались голубыми, как небо в солнечный день, а волосы отсвечивали золотом. Все это было редкостью в Стамбуле, но не такой уж невидалью. Огромное количество пленниц из северо-западных территорий, завоеванных султаном, поступало на рынки и в гаремы османской знати.
Так что эти северные черты Джура видел в Стамбуле постоянно, но сейчас его больше удивило выражение ее лица. Оно было полно какой-то странной, полузабытой грусти, томительной и почему-то приятной.
Цыган-полукровка кивнул хозяйке в знак приветствия и она в ответ опустила голову.
Стрелецкий сотник Даниил Онучин сегодня отдыхал. Ему не хотелось покидать свое подворье – день был хоть и ясный, но морозный. Правда, приходилось принимать тех, кто норовил заскочить в гости к соседу, у которого было влияние и власть. Это тухлое дело он поручил своему холопу – Яшке, и теперь тот, как человек дотошный, рассказывал Онучину о том, что творилось среди его народа.