Трудно украсть бога
Шрифт:
За Асима он не боялся, так как тот принадлежал к другому народу. Сам Асим свою родину не помнил, его увезли вместе с семьей еще совсем маленьким. Мать досталась в рабыни богатому человеку, потому ее сыновей оставили в живых. Старший брат Асима стал янычаром, а младшего, только он подрос, отдали в услужение, чтобы он сам себе обеспечивал существование. Мальчишка знал, что его настоящее имя, данное когда-то при рождении, звучало совсем по-другому, но рядом не было никого, кто бы мог его напомнить. Мать была заперта в доме своего хозяина, а может быть, уже и умерла. Брат последний раз был в городе пару лет назад, перед
Огромный город Стамбул, столица Османской империи, самой сильной державы в мире, был полон людей самых разных национальностей и даже вер. Брат, когда еще был рядом, рассказывал Асиму, что когда-то давно, когда великий султан покорил этот город, тогда еще называвшийся Константинополем, он быстро понял, что оказался внутри его стен вместе со своим войском в меньшинстве.
Тогда султан стал переселять в город, переименованный в Стамбул, целые турецкие деревни и городишки. Потому некоторые кварталы в городе до сих пор носят названия этих поселений, жители которых были перевезены сюда. По той же причине он позволил евреям-изгнанникам селиться в Стамбуле – и они в ответ проявили к нему полную лояльность.
Говорили, что хозяин гостеприимного дома, в котором работал Асим, был потомком одного из этих евреев, изгнанных из Испании. Его все звали на тюркский манер Дауд, хотя на самом деле его имя было Давид.
Асим поспешил во внутренний двор гостеприимного дома. Там по приставной лестнице он взобрался на второй уровень, где располагались комнаты попроще и лежал болезный чужеземец.
Асим любил, когда приезжали чужеземцы из далеких, совсем неизвестных стран. Он всегда смотрел на них и гадал – не его ли это сородичи? Вглядывался в черты их лиц и сравнивал с братом и собой…
Парнишка легко открыл дверь комнаты и увидел того, о ком говорил Дауд. Больной лежал на соломенной подстилке в углу комнаты и выглядел весьма скверно. Он был весь мокрый от пота, бледный как пергамент, а характерная заостренность черт некогда, несомненно, округлого лица говорила о том, что болезнь зашла уже далеко. Больной хрипло и прерывисто дышал, пытаясь поймать как можно больше затхлого горячего воздуха комнаты.
Асим оставил дверь открытой, чтобы немного освежить воздух, и подошел к чужеземцу. Тот заметил мальчишку только тогда, когда тот принялся развязывать веревочки его темного монашеского одеяния. Больной начал что-то бормотать, явно протестуя, но Асим не слушал. Он понимал, что тяжелая одежда не облегчает состояние больного в лихорадке.
У монаха была бледная кожа северянина, загорела только на руках и лице, светлые глаза неопределенного цвета и какие-то серые, неяркие волосы. На брата Асима он был не похож. Видимо, родом из какой-то совсем другой страны…
Асим видел лихорадку не раз и не два. Тут ее часто подхватывали чужеземцы с запада и с севера, как раз из тех мест, где он был рожден. Разоблачив монаха до длинной грязной рубахи, Асим сел рядом на пол.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросил он по-турецки. Вопрос пришлось повторить несколько раз, прежде чем мутный взгляд чужеземца сфокусировался на говорящем. Кажется, он его понял.
– Пить, воды, – коротко и со странным акцентом попросил больной.
Асим легко поднялся и хотел было исполнить просьбу чужеземца (тем более что он успел нащупать в его специальном поясе несколько твердых кругляшков – золотых и серебряных монет – Дауд не будет против), но больной снова что-то тихо захрипел.
Теперь он говорил совсем непонятно, то ли просто от волнения, то ли не знал подходящих слов на турецком. Видя его отчаянные усилия, Асим вернулся к монаху и снова уселся рядом.
– Я немного понимаю итальянский, – сказал он на венецианском наречии, которое узнал благодаря постоянно живущим в их гостеприимном доме купцам из этой богатой республики.
Больной глубоко и прерывисто вздохнул, а потом заговорил на языке, который был похож на венецианское наречие, но Асим понимал далеко не все. Основное, что просил чужеземец, это священника православной веры. Видимо, считал, что не выживет, догадался Асим. Он не знал таких. Если в городе и были такие священники, то только в прибрежной части в районе Галата, куда прибывали почти все чужеземцы и где у них были дома для молитв (впрочем, никак не обозначенные символами их веры – крестами, так как это было запрещено).
Асиму найти такой дом и священника представлялось невозможным – он не знал ни одного христианина настолько хорошо, чтобы тот доверил ему такие сведения. Но он мог спросить у хозяина… Асим кивнул и вышел.
Игнатий безнадежно смотрел вслед удаляющемуся отроку. Он и не подумает никого искать – это было написано на его лице. Обострившиеся чувства говорили ему об этом так же ясно, как и то, что спасти его может только чудо. Болезнь подкосила его слишком внезапно и решительно. Вечером его мучил только легкий жар, но ночью стало совсем худо. Тело горело как в огне, а вместо сна приходили какие-то бессвязные видения.
Игнатий видел свой дом, занесенный сугробами, в которые он с наслаждением падал, но потом к нему приходил отец-настоятель и он вспоминал, зачем оказался так далеко от дома, и возвращался в реальность, от которой становилось только хуже…
Он покинул свой монастырь, расположенный возле города Ростова, уже около двух лет тому назад. Тогда Игнатий был еще послушником и учеником богомаза. Путь его лежал в великий Царьград. Хотя город уже давно был захвачен турками, там еще можно было многому научиться, например, у учеников последних византийских иконописцев и у самих икон, оставшихся не тронутыми в домах христиан. Снабженный письмами и деньгами, Игнатий совершил долгое путешествие, которое привело его на Афонское подворье. Место это располагалось недалеко от пристани, и там останавливались все паломники из русских земель.
Здесь Игнатий провел около года, обучаясь иконописному мастерству, и, как и просил отец-настоятель, написал по образцу одной византийской иконы «одигитрии» свой вариант для ростовского монастыря. Только на середине работы он убедился, что выходит что-то стоящее, и к тому моменту уже поздно было менять доску, на которой он начал работать. А доска оказалась маловата для взятого размера фигур, и потому пришлось сделать изображение не поясным, как требовали каноны, а погрудным.
Все было так хорошо – удачное путешествие, интересное обучение, радующая самого автора работа… Он собрался в обратный путь, но на этот раз денег на морское путешествие в обход у него уже не было, потому Игнатий отправился пешком, как и положено настоящему паломнику. Однако ушел он недалеко…