Трудный переход
Шрифт:
— А то как же? Разве с оружием шутят?
— Но нас ведь вон какая махина, — махнул рукой подполковник в сторону «студебеккеров». Со многих машин на землю повыскакивали солдаты, все, как один, с автоматами за плечами, и разминали ноги, сходились на шутливые кулачки.
— Ну так что? — спросил Гордеев.
— Как что? Тебя бы разорвали на куски.
— На то нет у вас права. Я на посту, исполняю службу. Вы же командир и должны это знать лучше меня.
— А если у меня приказ? И он важнее твоего приказа?
— Оно верно, товарищ командир, но вот идет наш капитан Курнышев, с ним и решайте. Мое дело — солдатская служба, а ваше — стратегия, вот и весь сказ.
Курнышев козырнул подполковнику и доложил, что его рота занята разминированием. Подполковник взглянул на часы и сказал:
— Через час я должен быть на месте. Пропустите колонну, товарищ капитан.
— Ехать нельзя, дорога не очищена от мин.
— Очищайте скорее, черт побери!
— Стараемся, товарищ подполковник.
— С таким старанием мы и за десять лет не дойдем до Берлина. Сколько вам еще потребуется времени?
— Остаток дня, товарищ подполковник.
Тот глянул на капитана расширенными от удивления глазами и сказал:
— Да вы что? Я же вам русским языком говорю — через час моя часть должна быть на месте!
— Я вас понимаю, но войдите и в мое положение.
— Прикажите солдату сойти с дороги.
— На вашу ответственность, товарищ подполковник.
— Поехали, Митрохин, — бросил подполковник, садясь в «виллис». Гордей Фомич встал рядом с капитаном, давая дорогу машине. Проезжая мимо, подполковник с еле заметной улыбкой козырнул Гордею Фомичу, как бы закрепляя этим те особые отношения, которые у них возникли только что, до прихода капитана.
Колонна, обдавая пылью и бензиновым чадом Курнышева и Гордеева, двинулась вслед за «виллисом». Солдаты были свежие, не потрепанные фронтом, сытые, а потому веселые. Они знали, что через час или два, возможно, вступят в бой, первый свой бой. И это обстоятельство тоже подогревало их настроение. Иногда кто-нибудь из них кричал:
— Эй, усач, часом, не сибирский?
— Рязанский я.
— А я думал — только у нас такие усачи водятся!
И гоготали в свое удовольствие. Или звали:
— Эй, дядя, сидай с нами, поедем фрицев бить!
— Езжай, езжай с богом, — отвечал добродушно Гордей Фомич, а потом сказал Курнышеву грустно: — Экие молодцы, кровь с молоком. А в крестьянстве сейчас одни бабы маются.
Но Курнышеву было не до разговоров. Он напряженно прислушивался. И боялся, что вот-вот грянет роковой взрыв. Мины впереди были — это он знал наверное. Две-три машины еще как-то могли проскочить, но такая колонна… Гордеев догадался, какие заботы грызут сейчас ротного, и тоже вытянул шею.
Чудеса на войне бывают, но редко. В своей неумолимой реальности она жестока, и кто этим пренебрегает, тот дорого расплачивается. Взрыв все-таки грохнул, одиноко и мстительно. Эхо грозно прокатилось по лесу. Колонна остановилась. Курнышев побежал вперед, Гордей Фомич остался на месте. Кто-то спросил:
— Что там такое? Откуда-то из леса донесся ответ:
— «Студер» на мине подорвался.
— Гробовщики! — зло сплюнул лейтенант, выпрыгнувший из кабины ближайшей от Гордеева машины. — Саперы называются! Разминировать как следует не умеют.
Гордей Фомич хотел возразить, но передумал: долго разъяснять, а коротко скажешь — не поймет. Сложное положение у подполковника: приказ надо выполнить в срок, а вот мины мешают, их по мановению волшебной палочки не уберешь. «Война, — размышлял Гордей Фомич. — И легче все-таки на ней нашему брату — солдату. Никакой тебе стратегии, от которой может вспухнуть голова». После короткого совещания у подполковника колонну машин решено было направить по неезженому проселку, который имел выход на основную фронтовую магистраль. На укромной полянке недалеко от дороги сиротливо поднялся холм земли, где были похоронены солдаты, подорвавшиеся на мине.
Рота Курнышева продолжала свое дело.
Никто не знал почему, но с Юрой Лукиным всегда случались невероятные вещи. Конечно, невероятное могло случиться с каждым, фронт есть фронт, и, разумеется, случалось, но не так густо, как у Лукина. Сказать, что это происходило только из-за Юриного характера, нельзя. Характер у него был средний, ничем не выделяющийся. В особых обстоятельствах Юра мог быть храбрым и настойчивым, но особой прытью не обладал. Уживалась в нем даже определенная разболтанность. Мог заснуть на дневальстве, за что и наряды вне очереди получал, и на губе сидел. Мог одеться не по форме. А на замечания реагировал быстро. Вообще, как заметил Андреев, если Юру все время держать в руках, он был бы хорошим солдатом. Рядом с Андреевым так оно и было. Старшего сержанта Лукин уважал и вовсю старался не подвести его.
А историю, которая приключилась с ним в Брянских лесах, куда со специальным заданием вылетала группа Васенева, знал весь батальон, хотя сам Юра упорно о ней молчал. Сначала проговорился Мишка Качанов, потом дополнил Ишакин. В самолете, когда надо было прыгать, у Лукина развязался вещевой мешок. Содержимое его высыпалось на пол. Пока Юра торопливо собирал да снова прилаживал вещевой мешок, его товарищи уже прыгнули и самолет далеко отлетел от того места, где горели сигнальные партизанские костры. Расстроенный, забыв обо всем, Лукин все-таки ринулся в звенящую пустоту, и командир корабля не сумел его остановить. Юра прыгнул в неизвестность, и тут начались его приключения. Когда приземлялся, угодил ногой на пенек и не мог идти. Кое-как добрался до речки и там, на свое счастье, встретился с девушкой Олей, которая его спрятала и оказала помощь. Потом она повезла Юру к партизанам, но в пути повстречались немецкие мотоциклисты. Лукин не растерялся и уничтожил их, но кто-то из них успел-таки очередью из пулемета ранить Олю. Позднее Лукина с раненой девушкой подобрали партизаны, а от всех этих переживаний у Юры побелел клок волос в чубе.
Лукин без ума влюбился в девушку. И вот уже год получает от нее письма чуть ли не каждый день. Получив письмо, Юра обычно уединялся, особо понравившиеся места перечитывал несколько раз и при этом тихо улыбался. В эти минуты он забывал обо всем на свете — и про своих однокашников, и про старшего сержанта, и даже, видимо, о том, что идет война.
В такие минуты его нельзя было тревожить. Однажды неугомонный Мишка Качанов попытался было пошутить с ним. Подкрался тихонечко сзади и вырвал из рук письмо. Лукин не закричал, не схватился за автомат. Он молча поднялся, исподлобья глянул на улыбающегося Мишку и неожиданно для всех коротким, но сильным взмахом руки, как потом шутили солдаты, врезал тому по скуле.