Трудный возраст
Шрифт:
А все свободное время - его, к сожалению, оставалось немного - Янош отсыпалась. Тот последний рывок, сумасшедший побег из одиннадцатого квартала, словно выкачал из нее все силы. Тянущая боль в мышцах так и не проходила, наоборот, с каждым днем усиливалась - понемногу, но ощутимо. Сны стали невыносимо яркими. В слитном хоре видений, чувств и мыслей чаще и чаще становились различимыми отдельные голоса. А порой та же невероятная чуткость возвращалась и днем - и тогда Янош, где бы ни находилась в тот момент, замирала на несколько секунд, оглушенная этим обжигающим, полным, восхитительным, вкусным...
Но потом сверху словно стеклянный колпак опускался - хлоп!– эмпатия вновь засыпала.
Больно, почти до одури больно - и сладко. Как на качелях - то взмываешь в самое небо, то падаешь, и скрипят железные крепления-суставы, и, кажется, раскачивается сама земля.
Дух замирает.
Четыре дня Янош просто жила, отшучиваясь на вопросы Флая о том, не влюбилась ли она.
А потом все закончилось.
Вечером пятого дня, когда от бесконечно долгой смены оставалось всего-то сорок минут, Александр, вручая Янош очередной заказ, подмигнул:
– Кстати, Ёж тут вот-вот собирается побить твой рекорд.
– Что?
Янош показалось, что она оглохла. Перед глазами поплыли оранжевые пятна.
– Заказ ей попался такой. В двадцать шестой квартал. Срочный... Эй, ты куда? А контейнер? Янош, я на тебя штраф повешу, если... кха-кха...
Ну, реакции на раздражители у Янош точно не поменялись. И согнулся пополам непонятливый Александр точно так же, как тот "спасатель" на пляже.
...Она так и не поняла, в какой момент все так разительно изменилось. Только что кругом высился немой, безвкусный город - и вот он уже поет на тысячи разных голосов, а сама Янош несется по невидимой ниточке запаха, по следу Ежа. На такой скорости, что легче перепрыгнуть - бордюр, заигравшегося на тротуаре ребенка, лавку, таксу на поводке - чем затормозить и объехать. В спину летели ругательства, изумленные возгласы и восхищенные вздохи - но Янош было все равно.
Но ближе к одиннадцатому кварталу пришлось замедлиться. След Ежа начал двоиться, как будто она кружила по дороге в сомнении, раздумывая, повернуть или поехать напрямую. У стены все путеводные нити ароматов снова свивались в одну.
Ёж решила объехать квартал вдоль стены. Конечно, как простой девочке перебраться через шестиметровую громадину?
Интуиция все так же выла тоскливо, по-волчьи, и гнала Янош вперед.
Примерно через триста метров, на пятачке перед открытым, но подозрительно пустым баром, след вдруг вильнул. Янош притормозила - и вовремя. Влети она на прежней скорости в такое густое облако эмоций и запахов...
Чего здесь только не было! И чистые, ясные, как звезды в морозном небе, чувства Ежа - удивление, неприятие, страх, азарт, боль. И неопрятные облака мутных чужих эмоций. Злое веселье, скука, непонимание, узнавание, гнев-гнев-гнев, едкие брызги страха... И тонким флером поверх всего этого - знакомый по прошлой вылазке химический неприятный запах.
Наркотики.
Янош затормозила и присела на корточки, растерянно царапая длиннющими когтями темные пятнышки на асфальте. Кровь.
– Ее... убили?
– язык с трудом ворочался, как будто Янош за него оса цапнула.
Тянущая боль в мышцах стала невыносимой. Казалось, что еще чуть-чуть - и волокна лопнут, выпуская наружу... что?
Янош пока еще не знала.
И в тот момент, когда она готова была уже сорваться, отпустить это наружу - воздух наполнился вдруг серебристой пыльцой с запахом корицы, и мёда, и кардамона, и ванили, и кофе, и сливочной помадки, которую мама готовила иногда, под настроение... Запах безопасности, счастья, уверенности и бесконечной силы.
– Подожди ты пока с пробуждением, малявка, - ощущение чужого присутствия обнимало со всех сторон. И с каждым вдохом боль в мышцах успокаивалась, а сознание прояснялось.
– Давай логически мыслить, чай, не дураки. И вообще, не зная броду, не суйся в воду, а то расквасишь морду. Свою.
– И чужую тоже, - упрямо пробурчала под нос Янош, ковыряя когтем подсохшую кровь на асфальте.
Дура, дура какая! Не распознала пробуждение регенов, едва не сорвалась... Ну, стала бы она шакаи-ар - а толку-то? В кровавом безумии много не навоюешь. И не факт, что силенок у нее хватило раскидать банду наркоторговцев. У них же наверняка пистолеты у всех, если не что-нибудь покруче.
Нет. Если отбивать Ежа, то делать это надо по уму. Так, как посоветовал бы Старший.
– Я сейчас позвоню в полицию. Скажу, что подругу похитили у меня на глазах, - Янош понимала, что принимает единственно верное решение, но губы у нее дрожали. Как будто в эту самую секунду она предавала Ежа.
– Пусть высылают наряд на место. Я...
Кто-то опустился напротив нее на асфальт, поджав под себя ноги на восточный манер.
– Зачем же кидаться из крайности в крайность. Я тебе помогу с подружкой. Она ведь на моей территории влипла. А этих придурков я давно хотел оттуда турнуть, но повода не было. Ну теперь, думаю, все - доигрались, лапочки мои ненаглядные, я им покажу, где раки зимуют и почему свистят.
Сказано это было с таким величием, что Янош от неожиданности хихикнула и наконец посмотрела на своего собеседника - и спасителя.
Вылитый Симпатяга. Просто точь-в-точь.
– Ты не он, - решительно припечатала Янош.
– Пахнешь по-другому.
"Симпатяга" сощурил голубые глазищи.
– А кто я тогда, по-твоему?
– Не знаю, - она пожала плечами.
– И не призрак точно... Хотя наверняка за него выступал. Угадала?
– Ага, - расхохотался "Симпатяга".
– Ну, ладно, давай по-серьезному знакомиться, а то времечко поджимает.
Внезапно серебристая пыль, как намагниченная, потянулась к нему и плотно-плотно облепила кожу, одежду, даже обувь. И Янош, как ни вглядывалась, не сумела распознать тот момент, когда "Симпатяга" изменился и на его месте появился другой человек.
Человек?
Он был... никакой. Абсолютно безликий. Мужчина неопределенно-среднего возраста - такому и тридцать можно дать, и тридцать восемь, - чем-то похожий на пыльную мышь. Волосы у него были того блеклого русого оттенка, который ближе к серому. Кожа бледная, но не настолько, чтоб это бросалось в глаза. Лицо правильной формы - как у всех этих одинаково-незапоминающихся моделей в рекламе, только подбородок немного островат, а губы тонкие, бесцветные. На щеках - нежный пушок, словно у мальчишки, пока еще завистливо поглядывающего на папину бритву.