Труфальдина с Лиговки
Шрифт:
Все больше было разговоров, что наша страна окружена врагами. Мы должны быть готовы дать им отпор, заработали военно-спортивные кружки, сдавали нормы ГТО. Проводились военные игры. Как и другие пионеры города, мы участвовали в сборе средств на самолет – Родине от города Ленинграда. Хуже было, что началась активная антирелигиозная борьба, я очень боялась, что кто-нибудь увидит крестик, который носила. В то время никак не могла понять: как это – бога нет? С детства слышала «бич божий» или что-то подобное. Если есть бич, то должен быть и бог, а иначе чей это бич?
Из школы вышла группа людей, даже летом работают и учатся. Сказала себе: «Ларка, кончай хандру, учиться, учиться и учиться! На свете так много всего, чего ты не знаешь. Господь сохранил тебе жизнь, а сколько молодых людей
Глава 2. Семья и дача
Когда осматривала кабинет, за диваном увидела ковер. Когда вернулась из Ленинграда, достала его. Да, тот самый, что висел на стене с шашкой и гитарой. Когда я стала старше, начала понимать, что мои родители – абсолютно разные люди. Отец – инженер, а потом и главный инженер завода, огромный, громогласный, светлые пшеничные волосы, густые усы с лихо закрученными кончиками, голубые глаза. Он любил вспоминать, что был простым деревенским пареньком, а стал инженером, крупным начальником. Первое время часто появлялись его родственники и односельчане. Особенно мне запомнился его брат, дядя Семен. Он был очень серьезный и рассудительный. Рассказывал про урожаи, про какой-то кооператив по Чаянову. Мне он напоминал памятники, не те, что в Летнем саду, а монументальные, которые встречались на улицах. Иногда с ним приезжал его сын Федор, он был года на четыре старше меня, но такой же серьезный, как его отец. Мой отец всегда ставил их в пример: «Вот видишь, какой парень серьезный, и отец его крепкий хозяин, они там в деревне такое развернули – с заграницей собираются торговать». И еще был брат у отца, дядя Игнат, но он был неродным братом. Дядя Игнат был очень веселым, с ним приезжали его сын Кешка, он был года на два старше меня, и дочка Нюрка, на год меня моложе. Дядя Игнат любил возиться с нами, мы часто с ним ходили гулять по городу. С ним и его ребятишками было очень весело. Я радовалась, когда они приезжали. Кроме них, бывали разные другие деревенские люди.
Изредка из Москвы приезжал папин дядя, он был очень большим начальником. Его жена нас не признавала, они у нас не появлялись, я слышала, что она не любит мою маму. Обычно папа один ездил на встречу к дяде. Его я видела только раз. Когда я подросла, дядя приехал с детьми, и папа взял нас с Борькой на встречу с ними, но это другая история.
Мама немного ниже среднего роста, стройная, хорошо сложена. Ее темно-каштановые волосы обычно были заплетены в косу, которую она укладывала на голове. Она была очень аккуратной, я не помню ее непричесанной или небрежно одетой. Она редко улыбалась, но во взгляде ее обычно были теплота и доброжелательность. Очень тактичная, интеллигентная, она редко вспоминала о своем прошлом и не рассказывала о своих родственниках, как-то сказала, что они погибли во время войны. Редко появлялся кто-нибудь из ее дальних родственников. Единственные, кто мне в то время запомнились, Павел Эдуардович, мама называла его кузеном, а я – дядей Пашей, и Алена – мама называла ее племянницей. Позже я познакомилась с Элеонорой Витольдовной, мама говорила, что она ее троюродная тетя.
Дача – это оазис. Кажется, мне, а может, маме врачи порекомендовали чаще бывать за городом. У дяди Паши была дача недалеко от города. Примерно с моего пятилетнего возраста мы начали туда выезжать летом. Ехали по железной дороге, а затем километр с небольшим шли пешком. Дача была огорожена забором, участок был большой, на нем росли деревья, в основном сосны, было где побегать, поваляться на траве, на участке росли малина, смородина, крыжовник и еще какие-то ягоды. На участке мы даже собирали грибы.
Дядя Паша был врач, и не просто врач, а профессор Военно-медицинской академии, мама говорила, поэтому ему и оставили дачу. Он имел военное звание, но в форме я его видела всего несколько раз в городе. На дачу он приезжал только в штатском. Позже я поняла, что другие дачники боялись военных. Там часто говорили по-французски, я вскоре тоже свободно начала говорить. На даче жили Даша, примерно того же возраста, что и мама, Ксения – девочка-подросток и мальчик Коля.
Даша с Ксенией всегда жили на даче, они любили детей и играли со мной, но я никогда не видела их веселыми, улыбались они нечасто, глаза у Ксении обычно
К нам дачные жильцы относились хорошо, тем более, как сказала Даша, нам с Борькой удавалось расшевелить Колю. Коля был старше меня года на три или четыре, он был тихий, серьезный и казался испуганным. Когда однажды он играл с Борькой и засмеялся, я заметила, что Даша даже всплакнула, но радостно.
Позже, когда я пошла в школу, мне стало интересно, где они учатся. Оказалось, что километрах в трех в поселке была школа, Даша или Ксения водили туда Колю. Ксения тоже училась там. С ними дополнительно занимались дядя Паша и Даша. Я и Борька иногда тоже принимали участие в этих занятиях. Дядя Паша учил математике, физике, химии и биологии, а Даша – языкам, литературе и музыке. Она очень хорошо читала стихи Пушкина, других старых поэтов, но в особенности поэтов Серебряного века. Именно дядя Паша привил Борьке любовь к физике, поэтому он перед войной и поступил на физфак МГУ.
На мои вопросы об их родственных отношениях с дядей Пашей мама сказала, что Даша – жена дяди, а Ксения и Коля – их приемные дети. Иногда на дачу приезжала Алена, с ней Даша и Ксения общались доброжелательно. Алена тоже хорошо ко мне относилась. Именно Алена, когда мне исполнилось семь лет, отвела меня к Элеоноре Витольдовне. Та меня расспрашивала про школу, что я читаю сама или читают мне, играю ли я и на каких инструментах, посадила за рояль. После этого я пришла к ней с мамой, с мамой она разговаривала холодно, но в результате я стала ходить к учительнице музыки, которая учила меня не только музыке, но и танцам, пению и давала список книг, которые надо прочитать. В основном книги были старых писателей, было много сборников стихов, некоторые стихи она мне задавала учить. Также примерно раз в месяц с мамой или Аленой я ходила в гости к Элеоноре Витольдовне. Она меня экзаменовала. Я ее побаивалась.
Когда я еще училась в начальных классах, обратила внимание, что приезжие из деревни были расстроены и угрюмы. На мои расспросы мама сказала, что я еще маленькая, чтобы понимать такие вещи, но достаточно большая, чтобы знать: никому об этом не надо рассказывать. Когда мне было восемь лет, отца уволили с работы, исключили из партии, он сидел дома расстроенный и, кажется, напуганный, хотя мне раньше казалось, что он ничего не боится. Он, всегда такой сильный, вдруг стал слабым, казалось, даже ростом стал меньше, кончики его усов уже не смотрели вверх, обвисли.
Мама оказалась сильнее. Она не кричала, но говорила жестко, уверенно. Случайно я услышала, как она говорила папе: «Ты же всегда стоял на линии, выступал против оппозиции, никаких связей с Промпартией не имел. Если дядя откажется помочь, скажи ему, что вслед за тобой могут заняться и им». Собрала чемодан и выпихнула папу за дверь. Нам она сказала, что у папы заболела его мама, наша бабушка, он уехал ее навестить в деревню. Потом попросила меня снять гитару с ковра. Затем сама сняла ковер вместе с шашкой, завернула его и унесла. Похоже, с тех пор до настоящего момента я этого ковра с шашкой и не видела.
Через два дня я проснулась ночью от громкого стука в дверь. У нас в это время было уже две комнаты в коммуналке. Поэтому к нам с братом пока не входили, но вот дверь открылась, зашли военный и штатский, они оглядели комнату, потом ласковым, но каким-то приторным голосом начали расспрашивать, где папа. Брат испуганно молчал, я сказала, что папа уехал в деревню к бабушке. Через полчаса они ушли, мама успокаивала нас, но мы с братом так и не заснули до утра. На следующий день мама ушла. Потом пришла Алена, взяла чемоданчик, который мама собрала раньше, и отвезла нас на дачу к дяде Паше. Там я услышала очень странные слова – я подошла к кухне, но еще не вошла, когда Ксения сказала Даше, что это наказание за то, что он служил Антихристу. Я развернулась и ушла. Не знаю почему, я почувствовала, что это она о папе. Через некоторое время к нам подошла Даша, и мне и Борьке надела на шею крестики, сказала, чтобы мы их поцеловали, и поцеловала нас обоих в голову.