Труп в облаках. Ужасные и мистические истории
Шрифт:
Итак, не ждите новых приглашений, а приезжайте».
В этом втором письме были отрывки, не позволяющие мне привести его здесь целиком.
Я не мог долее противостоять настойчивости моего старого приятеля. Ругаясь в душе, я тем не менее поспешил уложить книги, телеграфировал Джону в тот же вечер, а на следующее утро уже отправился в путь.
Я отлично помню это путешествие: оно было ужасно и тянулось бесконечно; я сидел в углу вагона на сквозняке, занимаясь обдумыванием и повторением отрывков из медицинских и хирургических сочинений.
Я был предупрежден, что
Увидев меня, он торжествующе взмахнул кнутом, осадил лошадь и выскочил из экипажа.
– Дорогой Гуго! – вскричал он. – Я в восторге! Как это мило с вашей стороны!
И он сдавил мне руку, да так, что у меня затрещали кости.
– Боюсь, что вы найдете меня не очень-то приятным компаньоном, – возразил я. – Я занят теперь по горло.
– О, само собой, само собой! – с обычным добродушием воскликнул он. – Я уж учел это, но думаю, у нас все-таки найдется время подстрелить пару-другую зайцев. Но путь нам предстоит неблизкий, вы как будто основательно зазябли, поэтому не будем мешкать и тронемся поскорее в путь-дорогу.
И вот мы покатили по пыльной дороге.
– По-моему, ваша комната должна понравиться вам, – заметил мой приятель. – Вы живо почувствуете себя точно у себя дома. Я, к слову сказать, очень редко живу в Дункельтвейте: я только-только успел устроиться здесь и наладить лабораторию. Я живу здесь всего третью неделю. Всем и каждому известно, что мое имя играет довольно важную роль в завещании моего дяди Иеремии. Кроме того, и отец мой всегда находил, что мой долг – приезжать сюда из вежливости. Поэтому мне и приходится наведываться сюда.
– Понимаю, – сказал я.
– Кроме того, это очень милый старик. Вас весьма заинтересует наш дом. Принцесса на амплуа гувернантки – штука редкая, не правда ли? Мне почему-то сдается, что эта штука заинтересовала даже и нашего невозмутимого секретаря… Но поднимите-ка воротник пальто: эти холодные ветры – чистая язва наших мест.
Дорога шла среди небольших холмов, лишенных всякой растительности, кроме редких кустиков ежевики и низкорослой жесткой травы, покрывавшей небольшую лужайку, на которой паслось стадо исхудавших от недоедания баранов.
Мы поднимались и опускались с холма на холм по дороге, белой ниточкой уходившей вдаль.
Там и сям однообразие пейзажа нарушалось зубчатыми массивами серого гранита, – эти места выглядели точно раны на теле с выступающими из них изуродованными костями.
Вдали виднелась горная гряда с высившеюся над ней уединенной вершиной: она была окутана гирляндой облаков, озаренной пурпурным отблеском заката.
– Это Ингльборо, – промолвил мой спутник, указывая бичом на вершину, – а вот и равнины Йоркшира. Во всей Англии это самые пустынные и дикие места. Но они рождают отличных людей. Неопытная милиция, вдребезги разбившая в день Штандарта шотландское рыцарство, состояла из уроженцев именно этой части страны. А теперь, старина, вылезайте и открывайте дверь.
Перед нами была поросшая мохом стена, тянувшаяся параллельно дороге, с железными полуразрушенными воротами, снабженными двумя столбами, которые были украшены высеченными из камня изображениями, вероятно, какого-нибудь геральдического животного; говорю «вероятно», потому что ветер и дождь сильно попортили камень. Сбоку высился разрушенный временем коттедж, в былые дни служивший, вероятно, жилищем для привратника.
Я открыл двери, и мы вступили в длинную темную аллею, поросшую длинной густой травой, обсаженную с обеих сторон роскошным дубняком, ветки которого, сплетаясь над нашими головами, образовали живой свод такой густоты, что сумерки дня превратились в этой аллее в полную тьму.
– Боюсь, что наша аллея не очень-то понравится вам, – смеясь, сказал Терстон. – Но у моего старика есть мания: давать полную волю природе. А вот и Дункельтвейт.
При этой фразе моего приятеля мы обогнули поворот аллеи, отмеченный огромнейшим дубом, высившимся над прочими, и очутились перед огромным квадратной формы зданием. Весь низ здания был в тени, но верхний ряд окон сверкал кровавым отблеском заката.
Навстречу нам выбежал слуга в ливрее, поспешивший взять лошадь под уздцы, как только экипаж остановился.
– Можете отвести ее в конюшню, Илья, – произнес мой приятель, когда мы вышли из экипажа. – Гуго, позвольте мне представить вас моему дяде Иеремии.
– Как поживаете? Как поживаете? – раздался чей-то дрожащий надтреснутый голос.
Подняв глаза, я увидал человека небольшого роста с красным лицом, поджидавшего нас на пороге, с куском материи, обмотанным вокруг головы, как на портретах Попа и других знаменитостей XVIII столетия.
Ноги его были обуты в пару огромнейших туфель. Эти туфли были так неподходящи к его худым, как спички, ногам, что ему приходилось волочить ноги, чтобы не растерять при ходьбе свою чудовищную обувь.
– Вы, должно быть, страшно устали, сэр, да и промерзли тоже, – странным, отрывистым тоном промолвил он, пожимая мне руку. – Мы должны показать вам всю мощь нашего гостеприимства, ей-ей должны, сэр. Это гостеприимство – одна из добродетелей былых дней, которая еще хранится нами в наш практический век. Не угодно ли выслушать:
Руки йоркширцев крепки и сильны, Но – как жарки йоркширцев сердца!
Это факт, смею вас уверить, дорогой сэр. Эти стихи из одной моей поэмы. А какой именно, мистер Копперторн?
– Из «Преследования Борроделы», – произнес чей-то голос за спиной старика, и при свете тусклой лампы, висевшей в прихожей, выступила высокая фигура мужчины с длинным лицом.
Джон представил нас друг другу.
Во время последовавшего за сим рукопожатия рука молодого секретаря показалась мне какой-то липкой и неприятной.
Мой приятель проводил меня в мою комнату через целую сеть коридоров и переходов, соединявшихся между собой по старинной моде лестницами. По пути я обратил внимание на толщину стен и на неравномерную высоту комнат, заставлявшую предполагать существование тайников.