Трупный цветок

Ханкок Анне Метте

– Должен быть здесь.

Карен Огорд заглянула в большую переговорную в середине коридора. Там никого не было.

– Он был за рулём, когда звонил мне, так что, возможно, ещё не доехал. Налей себе пока чашечку кофе, только никуда не уходи. Я дам тебе знать, когда он приедет.

По пути к редакционной кухоньке Элоиза прошла мимо стойки с почтой. Со временем в её ящичке почти перестало что-то появляться, но сегодня её ждала целая пачка писем.

Она отнесла письма и чашку растворимого кофе на своё место в закутке, где сидели занимавшиеся расследованиями журналисты, закинула обе ноги на стол и открыла первый конверт.

Внутри была толстая пачка бумаги – девять мелко исписанных страниц с возмущениями по поводу использования детского труда в Индии. Письма номер два и три были на ту же тему, в то время как в четвёртом лежал маленький жёлтый стикер, на котором было всего одно слово: «Шлюха!»

– Боже, как оригинально, – сказала она, показывая записку своему коллеге Могенсу Бётгеру, который сидел по ту сторону их общего двойного стола.

Он оторвал глаза от блокнота и в ответ только безэмоционально поднял брови.

Элоиза смяла стикер вместе с конвертом, в котором он пришёл, и бросила ком бумаги в мусорную корзину на другом конце комнаты. Он приземлился на неровный паркет с узором ёлочкой в полутора метрах от цели.

– Вот это у тебя отлично получается. – Могенс Бётгер одобрительно кивнул. – Можно использовать как план Б, если Миккельсен тебя выгонит.

– Он этого не сделает.

– Тебе не стоило бы быть такой уверенной.

– Он не уволит меня, – повторила Элоиза.

Она взяла следующий конверт из стопки и начала вскрывать его указательным пальцем.

– А её вот выгнал взашей, – нараспев проговорил Бётгер, имея в виду бывшую коллегу, которую только что уволили за сфабрикованный источник. Это увольнение прогремело на всю газету и оставило главному редактору Миккельсену на память покрасневшие глаза – так он тогда был зол.

– Она, блин, заслуживала увольнения. Это совсем другое. А я была честна. Я не говорю, что не поступила бы иначе, если бы могла отмотать время назад – все мы задним умом крепки, и всё такое, – но мы с Миккельсеном, мы… – Элоиза покачала головой. – Он не уволит меня.

Она развернула следующее письмо и начала читать. По ту сторону стола Бётгер продолжал что-то говорить, но звук его голоса растворился в холодном неприятном ощущении, охватившем всё её тело.

Письмо было коротким.

В нём было лишь несколько коротких строк с аккуратно выведенными словами, но во рту у Элоизы пересохло, и холодное чувство, будто шипя, начало расползаться у неё в груди.

Голос Бётгера зазвучал спустя секунду после того, как она поняла, что задержала дыхание.

– …но не нужно пугаться…

– Могенс, – прервала она. – Это ты освещал историю, которая случилась несколько лет назад на севере? Убийство адвоката?

– Что, прости? – Он непонимающее посмотрел на неё, но медленно выпрямился на стуле, увидев, как серьёзно она смотрит на него. – О ком речь?

– Ну этот адвокат, которого убили. Где это было – в Коккедале? В Хёрсхольме? Или где-то там ещё на севере? Как его звали?

– Моссинг. Это было в Торбеке. Ты об этом?

– Ты освещал эту историю?

Могенс Бётгер из группы журналистских расследований специализировался на криминальных и общественных событиях, в то время как сама Элоиза отвечала за экономику и потребление и редко касалась тяжких преступлений.

– Нет, тогда я ещё был в газете «Nyhederne». Этим, должно быть, занимался Ульрик, он тогда здесь работал. А что?

– Как её звали? Ту, которую

подозревают в этом убийстве?

– Анна Киль. И её не просто в этом подозревают. Она виновна. Она попала на запись камеры видеонаблюдения у подъезда к дому Моссинга, когда покидала место преступления. И под «попала» я имею в виду «несколько минут смотрела прямо в камеру, прежде чем скрыться, даже не попытавшись её сорвать или разбить». В крови с головы до ног, спокойная, как удав. Просто стояла, глядя в камеру, не меняясь в лице. Дичайшая психопатка.

– Где она сейчас?

– Не знаю, её так и не нашли. А что?

Элоиза подошла к Бётгеру и положила перед ним письмо. Она склонилась над ним, пока они оба читали.

Дорогая Элоиза!

Ты когда-нибудь видела, как кто-то умирает, истекая кровью?

Это воистину исключительный опыт. По крайней мере, таковым он был для меня, но я ведь с нетерпением ждала этого в течение долгого времени.

Я знаю, они говорят, что я совершила преступление. Что теперь меня нужно отыскать, укротить и наказать.

Но я его не совершала.

Меня не отыщут.

Меня нельзя укротить.

Я уже наказана.

…и я ещё не закончила.

Я хотела бы сказать больше, но обещала не делать этого.

Если уж я лишена возможности лично видеть тебя, Элоиза, то, по крайней мере, подари мне сладость твоего образа в твоих высказываниях.

Анна Киль

Бётгер с удивлением посмотрел на неё.

– Откуда ты, чёрт возьми, это взяла?

– Это было в моём ящике для писем.

– Ты её знаешь?

– Нет. Конечно, мне известно кое-что о расследованиях того времени, но нет, лично я с ней не знакома.

– Твою ж… – Он с силой почесал голову, и его крупные шатеновые кудри заколыхались из стороны в сторону. – Как ты думаешь, это имеет юридическую силу?

Элоиза пожала плечами.

– Может, кто-то просто пудрит тебе мозги, – сказал Бётгер. – Каких только странных писем я не получаю. Например, кто-то видел «Ягуар» в кемпинге Хвиде-Санде или кто-то знает, что кто-то похитил, а может, и не похитил Мэдлин Макканн. Знаешь, Элоиза, дураков полно. И это вполне может быть один из них. Теперь, когда ты в центре дела Скривера, твой почтовый ящик автоматически превратился в сливную яму для фриков.

Элоиза вернулась к своему письменному столу и посмотрела на конверт, в котором пришло письмо. Это был светло-голубой конверт среднего размера с почтовым штемпелем Канн одиннадцатидневной давности. То есть письмо было отправлено задолго до того, как чёртово дело Скривера вскрылось, поэтому действия отправителя точно нельзя было рассматривать как реакцию на последовавший за этим цирк в СМИ.

– Это бессмыслица, – сказала она, глядя на Бётгера. – Зачем писать мне, а не Ульрику, если это было его дело? Где, говоришь, он сейчас работает?