Трущобы Петербурга
Шрифт:
Она судорожно схватила руку Дементьевой и продолжала:
– Я сама – несчастная, обманутая женщина! Обманутая моим первым любовником и им ограбленная, я осталась ни с чем, кроме красоты, которую и выставила на продажу всем, кому угодно. Я потеряла голову, не зная, что делать, я по уши погрязла в разврате… Я отдавалась тем, которые были для меня отвратительны, как любая гадина! Я думала, что этим я поправлю свои материальные обстоятельства для того, чтобы жить одиноко и в покое, но это мне не удалось, потому что у меня не хватило силы воли лазать бывшим со мной мужчинам в карманы за бумажником, что делают другие женщины. Наконец, мне это все страшно
– С Тимофеем Михайловичем?
– Какой он, к черту, Тимофей Михайлович! Когда я перебралась к нему, он был просто Илья Ильич Кубарев, я думала, что это настоящий купец, хотя разорившийся, который бросит кутежи, вновь примется за хозяйство и остепенится, так он и уверял меня, я поверила ему и согласилась, но потом оказалось, что он настоящий мошенник!
– Неужели?
– Иначе зачем ему нужно было переезжать сюда под вымышленным именем и называться братом этого Ковалева?
– Зачем это он так сделал?
– Зачем? Впрочем, пока этого я тебе объяснять не буду, потому что в этих делах ты глупа и ничего не смыслишь. А теперь я скажу только то, что, поселившись в этом доме, я поняла, что не перевелись еще хорошие люди, но и тех хотят погубить.
– Кто это хочет? – с испугом спросила Дементьева.
– Ах, оставь с этими вопросами! – крикнула Кравцова и топнула ногой. – Ничего я не скажу тебе до поры до времени, а скажу только одно, что нам с тобой надо бежать отсюда, да как можно скорей.
– Бежать?
– Ну да, что же остается иначе делать, особенно тебе?.. Прежде всего, ты мне скажи правду без всякой утайки, любишь ты этого Ланцова, то бишь, что это я… Этого Телегина?
– Право, не знаю… – сказала, покраснев, Дементьева. – Я и сама не знаю, что со мною делается. Вот как не вижу я его, то чувствую, как он мне опостылел, хуже ворога лютого, а как увижу, тянет меня к нему, просто удержу нет, и так тогда кажется мне, что век бы не отошла от него.
– Да, это правда, я и сама испытала на себе… В этом человеке есть что-то такое, против чего не может устоять ни одна женщина, как бы она ни была добродетельна. Одни его поцелуи чего стоят…
Олимпиада при этих словах густо покраснела и махнула рукою, как бы желая отогнать от себя какое-то видение.
– Но теперь я чувствую то же самое, что и ты, я ненавижу его, как пса смердящего, и хотела бы как можно поскорей избавиться от него.
– Должно быть, он слово такое знает, – сказала Марья.
– Ну, одним словом, плакать не будешь, когда с ним расстанешься?
– О, скорей бы избавил от него Господь! Грех тут только один.
– Значит, у нас с тобой желания одинаковы. Отлично! А насчет мужа и беспокоиться тебе будет нечего. Я все обдумала как следует; сперва он, понятно, взбесится, подумает, что ты сбежала с любовником, а тем временем я и сама зевать не буду. После того как мы устроимся как следует, я первым долгом напишу письмо Екатерине Семеновне, в котором будет объяснено, что ты перед мужем невинна как голубица, и что всю эту историю придумали Матвей, Телегин и компания, потом и к самому Ивану пошлем письмо, чтобы он ни о чем не беспокоился, объясним, в чем дело, и даже пригласим его к себе. Поняла?
Лицо Марьи просветлело.
– И тогда мы опять будем вместе?
– Понятно! И даже вне всяких подозрений.
– А куда же мы убежим?
– У меня все это устроено. Сначала мы отправимся на богомолье в какой-нибудь женский монастырь, так что нас нелегко будет найти. Этим мы сделаем два добрых дела: во-первых, грехи свои отмолим, а во-вторых, спасем от лихой беды Бухтояровых.
– Батюшки-светы, да неужто им грозит беда? – не на шутку перепугалась Марья.
– Да еще какая! Ну, Бог помилует, свинья не съест. Так ты согласна?
Дементьева сообразила, что это был единственный исход в ее положении, потому что не сегодня, так завтра может состояться встреча двух враждующих братьев, причем Матвей, понятно, докажет перед Иваном всю виновность его жены.
– Да, я согласна! – воскликнула Марья и бросилась целовать руки Кравцовой. – Благодетельница вы моя!
Но та привлекла ее к себе и, целуя в лоб, сказала:
– Несчастье соединило нас вместе, и кто знает, может быть, счастье разъединит нас и мы пойдем по разному пути. А теперь, Маша, ты с этой минуты не принадлежишь ни мужу, ни разбойнику, и вообще никому. Иди теперь, пока не вернулся Фома, как ни в чем не бывало, свари для них обед, а потом попросись у мужа в Гостиный двор, и там я буду тебя ожидать. Не бери с собою ничего!
Глава V
Сюрприз за сюрпризом
– СКАЖИ НА МИЛОСТЬ, двенадцатый час, люди говорят, а она незнамо где путается. Не задарма и сплетни разные распространяются супротив тебя, когда ты вечно дома не бываешь!
Так Иван приветствовал свою жену, которая, выйдя от Кравцовой, перебегала через двор в свою квартиру.
– А дрова ты принес?
– Принес. У плиты лежат. Да гляди, земляк там наш сидит, дядя Федор, напой его чаем. Давеча он рано ушел не пивши, не евши, и только что вернулся.
Проговорив эти слова, Иван плюнул на руки и, взяв лопату, энергично принялся сгребать выпавший накануне снег.
С сильно бьющимся сердцем вошла Марья в дворницкую, где на корточках перед плитою сидел дядя Федор и, натужась, что есть сил раздувал огонь.
– А, здравствуй, Марьюшка! – приветствовал он дворничиху. – Полегче тебе стало опосля вчерашнего?
– Спасибо, дядя Федор, прошло, только голова болит что-то.
Мужик поднялся на ноги и сел на стул около окна.
– Да и угостил же ты нас письмецом-то, – продолжала она. – Просто так ошарашил, что мое почтение!
Федор как-то виновато взглянул на молодую женщину и сказал:
– Господи! Да коли бы я знал да ведал, что это проклятое письмо столько наделает неприятностей, то я бы в первую бы канаву бросил, вот оно что.
– Да какие неприятности-то! Вот дернула, прости Господи, Елизара нелегкая писать-то. Ведь он небось и не знает, что два родные брата теперь враги лютые и друг друга без ножа зарезать норовят.
– Да, про это у нас никто не знает.
– И маменька наша небось ничего не знает. А знай, что тут творится, умерла бы с горя, не токмо что заболела. Недаром, когда я ехала в этот поганый Питер, у меня так болело сердце! Чуяло оно бедное беду неминучую. А теперь, погляди-ка, что будет, сегодня или завтра Иван мой с Матвеем повстречаются. Матвей-то на язык востер, мужик хитрый-прехитрый, муженька моего кругом пальца своего окрутит, наговорит он на мою бедную головушку, и будет бить меня Иван смертным боем.