Трюкач
Шрифт:
– Погодь, сказал! Посторонись, сказал! – повысил голос Ломакин. Иди пока к себе! Забыла, куда?!
Ой, забыла милок, забыла. Старая совсем, совсем старая стала! – обрадовано зачастила зомби.
Пошли покажу, – предложил Ломакин и высунулся из комнаты, все еще не решаясь вот так вот запросто коснуться зомби и отвести за ручку. Куда? Гурген говорил, четвертая дверь, зеленая.
Которая тут зеленая? Старушка семенила следом, бестолково бормоча хыр-мыр-быр и очумело вертя головенкой.
Маразм с возрастом неизбежен. Маразм – это, впадение в детство, в младенчество. Младенцы все похожи, неотличимы – недаром байки-рассказки о путанице в родилных домах. Старушки тоже все похожи, неотличимы – впав в детство, в младенчество.
Да, сегодняшняя бабка Ася похожа на вчерашнюю бабку Асю, но различия имеются. Имеются различия. ЭТО – другая старушка. Немудрено, что заблудилась. Вот откуда скрипы-хрипы в ночи. Вероятно пошла по нужде и не сориентировалась, – скреблась в каждую дверь, вдруг откроют-откроется. И доскреблась до Ломакина. Что ж, есть резон, есть. У петрыэлтеров.
Престарелая бомжара, подобранная у вокзала? В переходе метро? На паперти? Принцип подбора: чем сумасшедшей, тем лучше, желательней помешательство тихое и алкогольное. Чего-чего, а этого добра теперь в Питере – хоть автобусы загружай.
И надо же, отыскались добрые люди, привезли, поселили, посулили, дай вам бог здоровья, дай вам бог здоровья, дай вам бог здоровья.
– A y тебя как со здоровьем баба Ася? Со здоровьем как, баба Ася?! Со слухом плохо?! Баба Ася!
А хорошо у нее со здоровьем, хорошо. Баба Ася, так баба Ася… Хоть Арафатом зовите, только не гоните из родных палестин, если уж привезли и поселили. Еще бы ей с утречка здоровье чуток поправить, и вообще она готова многия лета просуществовать и бога молить за добрых людей, ноги мыть и воду пить… а ежели не воду, то и вовсе рай земной.
Многия лета петрыэлтерам не требуются, и здоровье у новопреставленной перед Ломакиным – хорошее, значит? Ненадолго. Прежняя баба Ася – трезвенница была? Почему была? Она и есть. Только не трезвенница. Запьешь тут с жизни такой.
Вот и жилец, подтвердит: это она. Конечно, подтвердит. Какое ему дело?
A еще был такой Елаев, вчера-недавно освободился. Не забегал? Ну, забегал. А потом? А кто его знает?! Обнаружат когда-нибудь – на берегу пустынных волн. Утоп алкаш. Ныне распутины перевелись, хлипче стали мужики – черпнешь ведерко из канала и мордой туда, в ведерко, ткнешь на пять минут: готово! Воду из ведерка обратно в канал и алкаша туда же, в канал. И наличие трупа, и отсутствие криминала. Не так ли?
Прежнюю жиличку-старушку, правда, необходимо зарыть подальше и поглубже – нож, кровь, рана. Так не исключено, – Елаев и рыл до воды в неуточненном лесочке, дабы покойнице спалось покойней… Не петрыэлтерам же пачкаться. А уж после хлебнул лиха полной грудью из канала. И пусть правоохранители хоть до воды роют – не докопаются.
Новоявленная жиличка-старушка шаркала за Ломакиным, бормоча свое хыр-мыр-быр, – или у нее такое громкое дыхание?
Ага! Зеленая дверь. Ломакин дернул на себя. Нищая каморка: бывшая роскошная софа, в изголовье – веерно прикнопленные картонки, вырезанные из всех и всяческих коробок Китикэт, кошачьи мордашки, мрачно-зеленый сундук, табурет, уставленный пузырьками-баночками, и… все.
А я торкаюсь, торкаюсь, – пожаловалась баба Ася, – и никак.
– На себя надо! На себя! – внезапно впал в раздражительность Ломакин. – Собственную дверь не узнать, а?!
Узнала, узнала, узнала! – вспугнулась старушка: вдруг сейчас погонят?! С неожиданной прытью шмыгнула в каморку и коряво забралась на софу, утвердилась.
То-то! – изрек Ломакин, – Сидеть здесь и носу не высовывать, ясно?!
Старушка истово закивала.
А я – хлебушка-маслица. Ну, там… чего-нибудь… – от щедрот соврал он.
И попугайчика! – затребовала бывшая бомжара.
И попугайчика! – согласился он с маразмом, шагнул вон, закрыл дверь. И попугайчика, и слоника, и бегемотика, и зайчика- гулика… Да! Вот еще что!
Он вернулся обратно. Бабка Ася вороватро спрятала руки за спину. Ломакин уловил: стоило ему за порог, как она бросилась обнюхивать пузырьки-баночки – вдруг повезет? A-а, попугайчик – не маразм, попугайчик есть попугайчик, он же красная шапочка, он же «Cameo». Да, недолго протянет жиличка при таком режиме-меню, ровно столько, сколько нужно петрыэлтерам. Только избавьте Ломакина от собственноручной доставки яда, делайте что хотите, но без меня. Он, Ломакин, в конце-то концов тоже будет делать что хочет. А хочет он пройтись по улице, позвонить Октаю-Гылынчу-Рауфу, потом он хочет добраться до Кудимова-старшего, потом он хочет… Не многовато ли он хочет?! Может быть. Но чего он определенно не хочет – это возвращаться в ближайшее время с хлебушком-маслицем-попугайчиком к жиличке-старушке, это дожидаться звонка петра-первого и обоюдно морочить мозги.
– Вот еще что! – распорядился он, не заметив старушкиных утаек. – Если телефон, все равно не высовываться, трубку не поднимать, ясно?
Старушка истово закивала. В руках, спрятанных за спину, предательски брякнуло морскими камешками-пузырьками.
Я и говорю! – зачастила она, отвлекая внимание, – Я – никуда! И, куда я? Дом нехороший, нехороший дом. Ночью слыхал, топот чертячий, иго-то, песни распевают. Ой, нехороший дом, нехороший. Ты давай скоренько…
Не обещает Ломакин, не обещает – только после вас, петрыэлтеры, только после вас.
Топот чертячий, иго-то, песни распевают. Хм! Кто кого вчера в ночи больше напугал? Старушка его? Он старушку?
КАДР – 8
«Вольво» – хоть и неблагозвучно, однако надежно. Иномарка безопасней не только в смысле управления (не отвалится, не заклинит, не прохудится), но и в смысле наезда. Наезда не в смысле ДТП, а в смысле бандитского наезда. Бандиты предпочитают наезжать на новенькие жигулята. Логика проста: на жигулятах- так сказать, богатеющие работяги, обретшие наконец-то свои колеса, на иномарках – так сказать, крутые парни. Работяге можно подставиться, а после сочувственно вымогать: У-у! Ну ты попа-ал. У тебя что естъ-то? Машина, понятно. A еще? Квартира? Дача? Зеленые? – Я ж не виноват! – Будешь виноват, понял?!. А подставишься иномарке, так не факт, что за рулем лох, что не кто-либо покруче, с крышей покрепче.
Так что новенькие жигулята – выигрышней. Так что «вольво» для Ломакина надежней. Гургеновская вольво. Имеет право? Имеет право. Он, Ломакин, правда, не предупредил Гургена, что машина может понадобиться… Он, Гурген, правда, не предупредил Ломакина, что старушка нуждается в уходе. Квиты.
В любом случае вероятность целости-сохранности вольво выше, когда за рулем Ломакин. Проверено. Сколько он их перевернул?! Несть числа. Но АККУРАТНО! Детство давно в заднице отыграло. Каскадер не тот, кто может перевернуть машину, – это может любой мудак-неврастеник. Каскадер тот, кто может сделать это точно, по месту – и уехать. И… чтобы на экране было эффектно, а эффективность определяется тем минимумом (не максимумом!) усилий, которые ты приложил. Для чего нужно необходимое количество мази в башке. Как у Саши Мысляева, к примеру. До мысляевского уровня Ломакин, допустим, чуть-чуть не дотягивает, Мысляев – узкий спец по автомобильным трюкам, а Ломакин как-никак широкого профиля. Однако мази в голове у Ломакина все же побольше, чем у небезызвестного пижона Томилова. Тогда, давно, в Киеве – привез с собой, пижон, ролик! Знаменитый трюк, который Томилов представлял как трюк: грузовик на скорости пробивает ограду и с набережной бухается в воду. За рулем, – я! – громко объявляет Томилов. И не менее громко кто-то (да тот же Мысляев, Мысляев!) в темноте объявляет: Так не видно ж ни… чего! Оно и верно, на кой хрен ты там за рулем, если этого не видно? Воткнул бы передачу, пустил бы машину самоходом-само… падом! А в следующем кадре после перебивки всплыл бы, герой. Ну?! А то ишь: «За рулем я! Смертельный трюк».