Трюкач

Измайлов Андрей

Двор он нашел. Даже окошко отыскал – темное, кухонное. Уходил – было светло, пришел вечером – никто на кухне лампочку не включал. Зато форточка – закрыта. А он ведь минтая выветривал…

Так- так. Ну, влезать по стенке на второй этаж и заглядывать на кухню: гражданин Елдаев, бабка Ася, как вы там?… Негоже. Трюки – оставим для съемочной площадки, до лучших времен, если они наступят. Да и не нра-авится Ломакину во-он тот карниз. Тальку бы завести под крышу… Это не потеря куража, это как раз нутряное чутье. Точь-в-точь, как на фильме, кстати, упомянутого Егора Брадастого: Ну-ка! Фас! Тогда сам Улдис работал – и трюк с виду неброский: подъем по пожарной лестнице, десяток, метров проходки по бордюру в полкирпича

и впрыгивание в окно. Страховка, если крепить не в натяг, перетрется. Если металлизированный канат, его видно. Улдис было решил: так пройду, но еще посидели-посудили-порядили. И тут местный пацан (снова сопленыш!) с бормотанием да не хрен делать! влезает по лестнице, пробегает по бордюру, впрыгивает в окно. Улдис, отнаблюдав, задумчиво сказал: Теперь тальку на крышу надо завести непременно. Н-не понравилось что- то. Завели, все же отсняли. А назавтра узнали, что пацан тот разбился насмерть: вечерком решил показать своей пацанке, какой он молодец-удалец, еще раз! Улдис же после первого подвига сопленыша отметил: один из кирпичей, склонен… выкрашиваться. Такие дела…

Не станет Ломакин и пытаться, не пацан все же. А во-он тот кирпичик тоже очень и очень склонен… Но вот когда и вдруг Ломакину припрет выпрыгивать из окошка, то, значит, сюда, потом – в распор, потом – на асфальт. Приемлемая траектория. Безопасная. Хотя, лучше бы ему, не приперло. Ломакин покружил по закоулкам, вернулся на Большую Морскую. Пора домой. Душ принять, отдохнуть… Устал Ломакин. То бишь Мерджанян. То бишь выпускник Кембриджа бейсболист под номером 8, если верить майке-обнове. Чихать Ломакину на кэмбриджские буковки – главное, нет на майке кровавых потеков. Долго придется растолковывать: эта кровь не бабкина, эта кровь шоломовская.

Надо-пора домой. Давно его там не было. Уходил – все было в норме, вернулся – да что же тут у вас такое приключилось?!

Он провернул ключ и ступил в прихожую-зало. Тишина нежилая. Он щелкнул выключателем. Чистота – нежилая.

То есть ни малейшего следа от цепочки подошв. Вымыто.

Он протопал (а чего ему тихариться?! у себя дома как-никак!) к гургеновской двери, задействовал второй ключ, уже от своей комнаты. Вошел.

Никого. Хотя, не исключено, кто-то был? Слишком торопился Ломакин на встречу с Антониной – не разложил, не нацепил демаскирующих ниточек-спичечек-пушиночек. Что-то определенно изменилось в комнате, но что?

У петрыэлтеров – ключи от входной-парадной, а нет ли у них ключей и от всех остальных? Когда они наехали было на Гургена, вынуждены были постучаться – изнутри добротный старый засов-задвиг. Но если хозяев нет, почему не наведаться без стука? Что-то определенно изменилось в комнате!

Ладно! А что еще изменилось? К примеру, на кухне? К примеру, в каморке Елаева-Елдаева?

Ломакин подхватил пустой чайник и направился в коридорные кишки – не таился, шумел по-домашнему. Впрочем, ухо востро!

Мимо каморки Елаева-Елдаева. Изменилось! Крысиная веревочка торчала на прежнем месте, вдавленная пластилиновым кружком. Опечатано, будто и не распечатывалось. Ломакин чуть ли не носом уткнулся в печать, пытаясь разобрать буковки, а заодно вслушиваясь: есть ли кто в каморке? Бесполезно. Буковки крохотны, и несколько смазаны – ясно, не пятачком и не юбилейным рублем клеймили – пластилин. Однако чем, от какой организации – неясно. Вслушиваться тоже никакого толку. Будь внутри плененный Елаев – Елдаев, даже связанный, даже прикованный к батарее, даже с кляпом, – шум был бы изрядный, учитывая неуемную натуру кошкоеда. Следовательно, либо в каморке никого нет, либо там – труп. И в том и в ином варианте – тишина. Труп- это вряд ли. Конечно, безмолвен, зато пахуч и нелогичен. Мол, ай, мы и не заметали, что внутри кто-то есть, и опечатали. Мол, законопослушность граждан столь беспрекословна,

что пластилиновая печать запирает надежней сейфовых замков и каменной кладки: как же выбраться, тут же печать! Спокойной ночи. Монтрезор!…

Таким образом, Елаева-Елдаева нет ни внутри, ни… снаружи. Степень законопослушности зэка нулевая, как показала практика. Ему – что печать, что не печать.

А на кухне? Придет Ломакин на кухню, а там они оба лежат-отдыхают. И хотя сознание подсказывало ему, что на кухне пусто и чисто, подсознание заставляло двигаться по коридору, высоко поднимая ноги и аккуратно нащупывая пол, вдруг выполз кто-нибудь на последнем издыхании, тут и кончился.

На кухне было пусто и чисто. И не воняло. И прогоревшая кастрюлька исчезла. И следы крови отсутствовали. И тела, оба-два, – тоже куда-то, делись. В общем, пусто, и чисто. Пригрезилось тебе, квартиросъемщик Мерджанян. Прими брому, попей чайку и жди звонка от партнеров по обмену, от замечательных парней, взваливших на себя многия хлопоты, восстановивших статус-кво. Спасибо, замечательные парни!

Чего? Какое кво? Какие многия хлопоты?… Что было, то и будет, то и есть. Все суета сует и всяческая суета. Не суетись, мастер. Пригрезилось тебе. Жаль, не дождались тебя. Ну, ничего, завтра зайдем. Или сегодня еще позвоним. Бывай, мастер, отдыхай.

Ломакин поставил чайник на плиту, тупо уставился в ожидании закипания. Четверть часа? Двадцать минут? Не дождался. Звонок спугнул. Телефонный или входной?

Телефонный. Продолжительный, настойчивый. Сними трубку, сни-ми труб-ку!

А пошли вы все! Ломакин занят, Ломакин следит за чайником – тот скоро, уже вот-вот должен начать пузырьки выпускать, главное, не прозевать, снять до паровозного пара, в момент выбулькивания рыбьего глаза, – иначе не чай получится, а веник. Довести до кипения, но не кипятить, так-то.

Телефон продолжал настаивать. Сни-ми труб-ку! А пошли вы все! Кто – все? Лишь петрыэлтеры и могут звонить в столь поздний час. Который, кстати, час? Ого! Без ерунды полночь. Все добропорядочные люди спят, так что завтра позвоните утречком. Телефон призывал: сни-ми труб-ку!

Пожалуй, все же – да. Возможно, партнеры установили ненавязчивое наблюдение за подъездом и окнами. О, пришел! В подъезд зашел, свет зажег. О, и в кухне свет зажег (если у них наблюдение и со стороны кухни, из дворика)! Вот ведь как! Явился, не запылился – а на звонки не реагирует. Если не подозрительно, то вызывающе. Ты чего это, мастер?! Сни-ми труб-ку! Сни-ми труб-ку! Ломакин вернулся в прихожую-зало, по пути телепатируя: за-ткнись, за-ткнись!

Сни-ми труб-ку, не желал заткнуться телефон. Он снял трубку.

– М-м-мда? – недовольно-сонно.

Мерджанян? Гурген Джамалович?

Это не петрыэлтеры. Голос глубокий, внушительный, с уточняющей интонацией. Уточняющий то, что голосу давно и доподлинно известно. А известно все. Потому уточняющий проверочно: соврешь – будешь тут же уличен. Смутно знакомый голос, Государственный – со времен Ефима Копеляна в такой манере общаются с простыми гражданами небезызвестные товарищи. И не только в кино.

– М-да- согласился он.

– По нашим сведениям, по имеющимся сведениям, вы – не Мерджанян Гурген Джамалович, – уличил копелянистый голос. – Оперативная информация позволяет нам с определенной точностью предположить, под именем Мерджаняна Гургена Джамаловича скрывается некто Ломакин Виктор Алескерович. Возражения?… Попробуй возрази! Ломакин, надо сказать, растерялся и почти запаниковал. Пришла беда, откуда не ждали! Беда ли? Само собой, беда! Неужто у Слоя- Солоненко настолько длинные руки, что даже небезызвестные товарищи готовы подключиться по первому требованию? Пусть не требованию, пусть просьбе. Оперативная информация… Да, что оперативно, то оперативно! Всего сутки минули- и вот.