Трюкач
Шрифт:
– Почему он без одежды?
На прошлой неделе во время налета на Авиньон был убит один из членов его экипажа и перепачкал его всего кровью… И он поклялся, что больше никогда не наденет форму… Его форма еще не вернулась из прачечной.
А где его другая, форма?
Она тоже в прачечной.
А нижнее белье?
Все его нижнее белье тоже в прачечной…
Все это похоже на собачий бред…
Это и есть собачий бред, сэр! – подтвердил Иоссариан.
Слой-Солоненко, вертя, в руках сигнальные экземпляры Уловки, пощелкивая ногтем по йоссариановскому причинному месту на обложке, выражал преувеличенное недоумение:
– Смотри-ка! Можем, когда захотим! И почему Арон Самойлович упрямится с нами.
– А он все еще упрямится? – выражал преувеличенное недоуменно консильоре Тим.
Сигнальный экземпляр, вдруг обнаружившийся у Солоненко, – неудивительно, объяснимо: общие дела, наведение мостиков, ладится не ладится – другой вопрос… решаемый в рабочем порядке. Ломакин не вникал его это касалось постольку поскольку. До поры до времени. Фирма производит хорошее впечатление – кино помогает отснять, книголюбам способствует, всяческие сделки проворачивает – пусть проворачивает, у каждого своя поляна…
А гавришевская Уловка, вдруг обнаружившаяся в кармане мордоворота посреди злачного Хэбэя, – что ж, удивительно и… объяснимо. Объяснимо однозначно!
Ломакин стоял полуспиной к парочке. И развернулся полной спиной к ним, сгорбившись над розетками с капустой-морковкой, стоило ту узнать Уловку! Любопытно, они уже от Гавриша? Или еще к Гавришу?
Хэбэй довольно тесное заведение, пяток стоячих столиков, в толпе не затеряешься, если на тебя обратят внимание. Но парочка, похоже, не обратила внимания. Да и с чего бы?! Спина как спина. А вот Ломакин обратил на них внимание и, дождавшись, пока они не покончили с кофе, пока они не покинули Хэбэй, пока они не затерялись в толпе Большого проспекта двинулся, следом.
Они не затерялись. Свернули с Большого на Бармалеева и – проулком – в тот самый двор. Верно просчитал Ломакин: упустить из виду не значит потерять когда знаешь конечный пункт. Между ними и Ломакиным было метров сто. Как раз диаметр двора, все как на ладони, а сам вне видимости.
Парочка интеллигентствующих молодчиков знала, куда идти, башкой не крутила, не жестикулировала, совещаясь. Шла целенаправленно. И какой подъезд-подвал ваша цель, крепыши?
Ага. Запомним. Сто метров двора, если неторопливо, если прогулочно – двадцать секунд. Еще несколько секунд, чтобы сообразить, каков трехкнопочный код (4-5-8… потемневшие от тысяч нажатий кнопки). Вперед и вниз – а там… Там – Гавриш. И парочка интеллигентствующих молодчиков.
Он одним прыжком одолел пролет в подвал – цельнометаллическая дверь, никаких трафареточных обозначений, но ошибка исключена. Цельнометаллическая дверь плавно закрывалась, щель в ладонь. Вставлять в щель ладонь или даже ногу, даже в кроссовке, – лучше сразу под штамповочный пресс. Он крикнул:
– Гавриш?!
Дверь, замедляясь, остановилась и, переборов собственный вес, увеличила щель, необходимую, чтобы в нее протиснуться. Потом еще шире. И еще.
Да, это Гавриш. Очки с линзами за плюс десять, лысина и ассирийская борода в качестве компенсаций. И… вампирный оскал – два обпиленных верхних зуба по краям с провалом во всю челюсть: когда коронку примерять, Арон Самойлович? Видок, однако, у Гавриша! Брэм Стокер – умри, лучше не изобразишь! Оскал придал Гавришу кровожадность и злорадство: заходи, коли попался! Обманчивое впечатление, учитывая фатализм жертвы. Ведь безропотно впустил интеллигентствующих молодчиков двадцать секунд назад: куда денешься от них, лучше сразу, а то насилие усилится, мол, а-а-ах, не пуска-а-аешь?! Где двое, там третий (Ломакин не успел перестроить имидж хэбэйского завсегдатая, да и не надо – он явился глушить интеллигентствующих молодчиков, Гавриша ограждать, боевая раскраска, а потом растолкует жертве, что – не насильник, защитник. О, господи милостивый, еще один… Присутствуйте, участвуйте. Я не стану кричать, я уже начинаю привыкать. Кричи, не кричи – подвал…
– Арон Самойлович? – протокольно уточнил Ломакин, уже мягко оттесняя Гавриша с пути и всматриваясь вперед.
Впереди, на границе света и тьмы, – два силуэта, те самые, парочка. Коридорчик, был непрогляден, низок-узок, двух метров в длину-ширину-высоту. Далее – свет, пестрота книг на стендах, зальчик, мельком-мельком, пока неважно. Важно другое – Ломакину надо проскочить и выйти на оперативный простор. Позы силуэтов – наизготовку: кто там такой безрассудный, ид-ди сюда! Гавриша бить даже неинтересно – фаталист… А ежели кого еще за компанию – то и заказ выполним и развлечемся заодно. Кто там?
Ломакин понял, что пора, когда оба силуэта исчезли – синхронно отступили вбок, влево-вправо, по углам горловины. Ну-ка, гость, шаг вперед, на свет, проморгайся, обвыкаясь, – тут-то…
Ломакин, притиснув Гавриша к стене, сам прошершавил по ней спиной до границы тьмы и света и – нырнул головой вниз и вперед. Кульбит – и он на ногах. Лицом к молодчикам, которые долю секунды еще оставались в напряженно-выжидательных позах, почти спиной к нему. Доля секунды – мало. Еще бы секунду.
Он ее получил. Он верно рассчитал, выбрав майку с текстом. Да-да, самая читающая публика. В глаза смотреть, в глаза! Фиг! Рефлекс! Оба мордоворота непроизвольно ткнулись взглядом в грудь Ломакина: ly and te Тох… Дывись, яка кака намалевана! Плюс дополнительная заминка: на каком же то языке?!
Точно Ломакин не скажет, но то ли на английском, то ли на французском. Не суть. А каково у вас, бойцы с японским? Ломакин готов побалакать. Полторы секунды достаточно для опережающего удара. Двое на одного? Нечестно, нечестно! Ломакин сделал ход с маваши-гери, достав правого подъемом ступни в средний уровень, внушительно достав. Уйе! – взвизгнул правый, как раз крепыш с Уловкой.
Не в правилах Ломакина бить первому, но и двое на одного – тоже ведь не по правилам, а? Так-то оно так, однако их все равно осталось двое на одного – крепыш визгнул и только. Не выпал в осадок. Пресс каменный. Сморщился и мгновенно принял, ко-кутцу-дачи, заднюю стойку. Набившая оскомину стойка в кино – чуть только нужда показать настоящего, каратиста, и: сделайте эту… ну эту… ну вы знаете.
Крепыш-коротыш знал стойку не по кино. И левый, который повыше, тоже знал, – неокаши-дачи он знал прилично, стойка кошки, опора целиком на заднюю ногу, передняя чуть только щупает пол, будто пробуя воду в пруду. Комбинационная стойка – жди финта.
Выясняется, с японским у молодчиков неплохо. Настолько неплохо, что хорошо. Настолько хорошо, что Ломакину может быть плохо…
Нет, явно не случайная патриотическая шпана подлавливала Гавриша и норовила не по паспорту, а по морде. Да на себя посмотрите! Ежели крепыш-коротыш с Уловкой с натяжкой сошел бы за славянина, то второй – типичный душман, и не душман даже, а эдакий… Душман. Своих бить?! Бизнес наднационален: уплочено – заказ должен быть выполнен. Мордобой заказывали? Не-е, заказывали избиение младенца. Чего ж тогда здесь делает профи? Младенец Гавриш существует без крыши – следовательно, пришли, дали в морду, ушли. А здесь – еще и профи. Ему, конечно, тоже дадим в морду, но о цене после переговорим: надбавить бы надо хозяин, мы так не договаривались.
И теперь здесь и сейчас натасканные очень неслучайные бойцы изготовились бить нежданного защитника – смертным боем.
Готов, Ломакин? Готов. Поглядим… Главное, не злиться. И не мандражировать. Задача усложняется – только и всего. Мало ли трюковых сцен отработал, где превосходящие силы – непременное условие.
Ну-ка?! Дзюдо! Прогиб ветки, мягкие блоки, ловля атаки. Подчинение удару, чуть отклоняя. Если он Кубатиева успокоил на Пиратах, то и тут управится – сам бог велел. Надейся-надейся, сам не плошай.