Тщеславие
Шрифт:
— На меня что-то нашло, — признался Димка. — У меня тоже ещё «йес, сэр, уан момент, сэр» не выветрилось, но захотелось нашей дикости вкусить. Достали все эти улыбочки и поклоны притворные. Все эти леди и джентльмены.
— Ты особо джентльменом никогда и не был! — хохотнул Поросёнок.
— За границей старался, а тут прорвало!
— Димка завёлся с полуоборота и на эту бабу накинулся: «Манда такая-сякая!»
— Я решил сразу уровень накала поднять. Чего рассусоливать? — пояснил Димка.
— А она ему: «Козёл! Щас
— А Юлька ей: «Да какой у тебя муж?! Кто тебя такую жирную и волосатую е###ь станет?!»
Тут я всё-таки оказался в неловкой ситуации,) Подавился. Даже не знаю, чем, я ведь перестал есть. Покраснел весь, глаза выкатились. Из-за стола вскочил и стал истошно воздух ловить. А-а-а-п, а-а-а-п!
— Похлопать?!
Я утвердительно затряс головой. Меня несколько раз хорошенько огрели по спине. Скорее для успокоения, чем для пользы. Спазмы прекратились, и, помогая утереть слёзы и сопли, меня усадили обратно за стол.
— Уф… Когда-нибудь я насмерть подавлюсь… И что? Ты ей так и сказала? Кто тебя такую жирную станет?.. — Я восстановил прерванный мною же рассказ.
— Так и сказала, — скромно потупилась Юлька, оправляя розовую пышную юбку с кружевами.
— Бабища, надо сказать, опешила, — сказал Димка. — Не ожидала она такого от моей девочки.
— Нечего перед городскими пальцы гнуть! — заявила Юлька.
— Короче, бабища нокаутирована. Мы с шофёром спокойненько привязали коробку сверху, сели, и тут она Юльке кричит. Неуверенно так, но достаточно громко…
— Шмара! — перебила Юлька. — Она меня шмарой назвала!
— А чё, нормальное слово.
— Я выскакиваю из машины и начинаю её стегать кабелями. Продавец кабели забыл в коробку сложить, и я их просто в руку взяла. Переходники всякие, антенна портативная. За Родину, за Сталина, за шмару, за быдло, за шоканье, за башку её пергидрольную нечёсаную!
— Вы бы это видели! — смеялся Димка. — Юлька хлестала эту бабу, как Христос, изгоняющий торговцев из храма.
— Она из сумочки освежитель воздуха достала и хотела мне в лицо пшикнуть. Сучка. Тут Димка подоспел.
— Я у неё баллончик вырвал и ей же в морду, в морду…
Юлька жестами показала, как Димка полил тётку освежителем воздуха. Как муравьев на грядке травят.
— Не сдержался я. Даже стыдно, — потупился Димка.
— Любопытно на тебя серфинг подействовал, — сказал я, — уже три года катаюсь, и ещё никогда по возвращении не хотелось чужую тётку освежителем воздуха запшикать.
— Освежитель, кстати, здесь. — Юлька зашла в туалет и вышла с баллончиком-трофеем, наполненным ароматом морской свежести.
— Можете больше на море не ездить. Зашёл в туалет, пшикнул, глаза закрыл… — предложил Поросёнок.
— Надо ещё ракушку к уху приложить. Шум волн, — добавил я.
— Короче, наши победили! — подытожил Поросёнок и поднял бокал. Мы чокнулись калифорнийским красным и крикнули «ура».
Поросёнок
— Возьми ещё, — предложила Юлька, пододвигая стеклянную миску-аквариум с салатом. Выглядело, будто мы рыбок вместе со всем их подводным царством нашинковали, приправили и наворачиваем.
Переключились на недавнюю поездку. Поговорили о шопинге, музеях, нравах. Юлька продемонстрировала купленные за океаном наряды.
— А в одном ресторане я пепельницу спёрла, — похвасталась она, показав тяжёлую пепельницу розового стекла.
— Красивая. — Поросёнок взвесил пепельницу на ладони.
— Я Димке говорю: «Бери, пока официант не видит». А он: «Нет, я воровать не умею». Пришлось самой.
— Не умею я воровать, это моё проклятие! — патетически посетовал Димка. — Ни воровать, ни доносить, ни изменять!
— Праведник ты мой! — Юлька нежно поцеловала Димку, а мы с Поросёнком ухмыльнулись.
Однажды на Димкином дне рождения в последних классах школы его дед, перед тем как уйти с родителями к родственникам и оставить гостей одних, рассказал историю. Дело было в начале девяностых, понадобилось несколько кирпичей — заложить дыру, оставленную строителями после замены труб. Кирпичи купить было негде и не на что, зато неподалёку строился дом. Поздним вечером Димкин дед, высокий старик, командир пулемётной роты, кавалер ордена Славы, отправился вместе с десятилетним Димкой воровать кирпичи. Они выбрали из огромной кучи десяток, погрузили на саночки и отвезли под покровом темноты домой. Димкин дед, смеясь, признался: больше всего тогда беспокоился, что подаёт внуку дурной пример, мол, тот вырастет вором и всё такое. Это в те времена, когда люди тырили миллиарды. Дурной пример не подействовал, Димка не ворует, как и вся его семейка.
— Тебе… вам книжки писать надо, — обратился я сначала к Димке, а потом объединил его с Юлькой. Она всё-таки тоже в рассказе участвовала. Обидится ещё, что я её таланты не замечаю. В гости звать перестанет, она ведь у них главная.
— Да я записываю кое-что, но толку-то, — ответил за себя Димка и разлил остатки вина по бокалам.
— Надо попробовать издать, — посоветовал я. — Других же издают, а у них рассказы не такие интересные.
Прощаясь поздно вечером в дверях, когда Юлька уже ушла спать, Поросёнок дышал на Димку ьинно-водочными парами и горячо убеждал:
— Димка, надо издаваться! Мы ж не тупые, если нам понравилось, значит, и другим понравится!
Я кивнул. В смысле не только тому, что мы не тупые, но и тому, что Димкины записки вполне могут снискать заслуженную любовь читателей. Хотя мы, разумеется, не тупые. Это я тоже поддерживаю.
— Ты сможешь. Вон, виндсерфинг освоил! Нельзя зарывать талант, — Поросёнок вдруг зашептал, чуть не касаясь губами Димкиной шеи. — А то всю жизнь в журнале просидишь…
— Чего это ты ко мне прижимаешься?!