Тучи на рассвете (роман, повести)
Шрифт:
Пан Чаку невмоготу лежать. Он то и дело поднимается с циновки и, опираясь на костыли, делает шаг-другой. Но боль в ноге становится нестерпимой, и приходится ковылять обратно к своему ложу. Единственное, что скрашивает его жизнь здесь, — это присутствие Мен Хи. Она теперь живет при больнице. Чан Бон поручил ей ухаживать за Пан Чаком.
— Мы освобождаем тебя на эти дни от работы на фабрике, — сказал Чан Бон, — не только для того, чтобы ты готовила Пан Чаку обед. Пан Чак — очень дорогой для
Мен Хи счастлива. С больным обычно поселяют только жену, или дочь, или близких родственников. Ей очень приятно ухаживать за Пан Чаком. Чан Бон оплатил владельцу больницы доктору Исири Суки стоимость двух циновок — Пан Чака и ее.
Вместе с другими женщинами она готовит обед в большой кухне. Пан Чак еще не ел такою вкусного фазана. И наперчит она его так, что не стыдно будет подать самому императору. Пан Чак увидит, как она вкусно стряпает. Тут много женщин вокруг одного очага, но она старается не мешать им. У всех скорбные лица и за спиной плачут дети. Наверно, потому, что на кухне чад и дым.
Мен Хи отрезает сочный кусок фазана, кладет на тарелку и обливает соусом. Рис — в отдельной чаше. Она ставит все это на дощечку, кладет палочки и идет в палату.
В большой полутемной комнате с низко нависшим потолком много людей. Стоны больных смешиваются с плачем детей. Они ползают от одной циновки к другой. Кто-то мечется в бреду. В углу, окружив умирающего, причитает целая семья. От запахов пищи и лекарства, от угара и пота в палате трудно дышать.
Скоро доктор Исири Суки начнет обход.
Пан Чак сидит на циновке, прислонившись к стене. Как глупо торчать в этой больнице, когда в стране происходят такие великие события.
— О, Мен Хи!..
Пан Чак не успел еще поблагодарить ее, как вошел доктор Исири Суки. Он в накрахмаленном белоснежном халате. С ним медицинская сестра. Доктор направляется к первой циновке у окна. Возле больного — женщина. Она вскакивает.
— Господин доктор! — смотрит она умоляюще. — Сегодня не надо осматривать. Сыну легче.
Еще несколько дней назад за такие слова Исири Суки выгнал бы из своей больницы и эту женщину и ее сына: если нет денег, пусть не лезут сюда. Но теперь он осматривает бедняка бесплатно и лишь потом отходит к другой циновке.
Здесь больной молча протягивает доктору пять вон. Откинув полу халата, Исири Суки прячет деньги в карман узеньких, как трубки, брюк и начинает выслушивать больного.
Наконец очередь Пан Чака. Мен Хи поспешно сует деньги в руку врача, а Пан Чак говорит:
— Доктор, я не могу здесь больше оставаться.
Исири Суки с недоумением смотрит на него.
— Я вижу, что вы хорошо питаетесь и у вас достаточно
— Мне надо работать.
— Хорошо, сегодня сделаем перевязку, а там посмотрим. Думаю, что дней через десять сможете ходить.
— Только через десять?
Но доктор уже у другой циновки. Не оборачиваясь, говорит Пан Чаку:
— К вам подойдет сестра, она скажет, сколько с вас за бинты, лекарства и перевязку.
— Хорошо, доктор.
Исири Суки берется за ручку двери.
Больной у окна тяжело стонет…
Две недели лежит Пан Чак в больнице, и все это время возле него Мен Хи.
Он до сих пор не в состоянии избавиться от угрызений совести. Как мог он заподозрить ее? Как мог так плохо думать о ней в Содаймуне? Всеми силами Пан Чак старается загладить свою вину перед Мен Хи. Он учит ее грамоте, долгими часами рассказывает о партизанских отрядах в Китае, о великой России, приславшей сюда своих сынов, чтобы освободить Корею.
Сегодня особенно радостный день. Пан Чак уже совсем хорошо управляется с костылями, и ему разрешили покинуть больницу.
Они садятся в машину и едут через центр города по главным магистралям освобожденной столицы. Близ древнего королевского дворца Пан Чак просит остановиться. Здесь заседает Народный комитет. Они выходят из машины и направляются к дворцовому парку.
Мен Хи смотрит на широко раскрытые железные ворота и видит транспарант, прибитый над аркой:
«Вся власть Народным комитетам!»
Пан Чак и Мен Хи входят в королевский парк.
Во дворце заседают представители народа, взявшего власть в свои руки. А в парке тысячи людей. Они гуляют по отшлифованным плитам голубого мрамора, по песчаным дорожкам, стоят у перил ажурных мостиков. В павильонах и беседках, на берегах искусственных прудов, на балконах пагод — всюду толпы людей.
Древние челны и перламутровые джонки скользят по воде.
Пан Чак и Мен Хи спускаются к озеру. Похожий на веранду плот с высокими перилами, с резной крышей, украшенной фигурками зверей, заполнен людьми.
— Подождите, и мы сядем! — кричит Пан Чак, и веселый юноша, уже готовый оттолкнуться, цепляется за пристань белым лакированным багром.
— Нет, нет, тебе нельзя! — удерживает его Мен Хи, хотя самой ей очень хочется покататься в этой сказочной джонке.
Они возвращаются к машине. Пан Чаку трудно идти, и он слегка опирается о плечо Мен Хи.
— Можешь сильнее опираться, Пан Чак, мне совсем не тяжело, — говорит она, заглядывая ему в глаза.
За воротами дворцовой ограды они остановились. Стемнело. Окруженный горами, перед ними весь в огнях сверкал Сеул. Древний Сеул, исстрадавшийся, окровавленный, получивший свободу.