Тугайно-тростниковый скиффл
Шрифт:
По пути к нашему «стойбищу» я встретил Николая. Он с гордостью сообщил, что снял бекаса. Но когда нащупал в моем рюкзаке крупную утку, как бы оправдываясь за добытую им мелочь, принялся доказывать, что бекас – самая спортивная дичь.
– Многие опытные охотники, – наставлял он, – считают охоту на бекаса одной из самых интересных и ставят ее на второе место после весенней тяги вальдшнепа.
– Насчет вальдшнепа не знаю, но бекас меня не вдохновляет, – спокойно ответил я.
– И напрасно, попасть в летящего бекаса очень сложно. Он несется вихрем и бросается из стороны в сторону…
– Все это хорошо, однако кушать хочется,– с чувством человека, несущего
Еще издалека мы увидели, что наш лагерь окружило стадо баранов, а, подойдя ближе, услышали угрожающие выкрики, доносившиеся из палатки и хлопки пневматического оружия.
Мы застали Юрика в крайнем возбуждении, что никак не вязалось с его кротким нравом и железной выдержкой.
– Представляете, просыпаюсь, а перед глазами какое-то чудовище с огромной черной мордой. Стоит внутри палатки, сопит и смотрит на меня желтыми глазищами на выкате.
– Ну, и ты наложил в штаны, – прервал я Юрика.
– Хотел бы я на тебя посмотреть в тот момент, – огрызнулся потерпевший и продолжил. – Я не сразу понял, что это баран, а когда сообразил, стал на него орать, а он не реагирует. Стоит как баран. А что у него на уме? Кто знает?
– Спокойно мог сожрать, – подначивал я.
– Сожрать не сожрать, а когда ты лежишь в спальнике, будто по рукам и ногам связанный, то ощущение не из приятных.
– Ну и что дальше было?
– Ну, пнул его, вылез, а они прут и прут на меня. Думал, палатку снесут. Стал отстреливаться.
– Ладно, славу богу, жив. Давай, вылезай, аника-воин, надо что-нибудь поесть приготовить.
Мы отогнали подальше овец и стали осматривать добытый трофей. Бекаса я небрежно отложил в сторону и достал утку. Это была крупная птица в белом оперении с желтыми лапками и клювом. Попытались определить ее вес и пришли к выводу, что в ней не менее четырех килограммов.
– Я что-то не припомню, чтобы дикие утки были такой окраски, – заронил сомнение Николай.
Развил неуверенность подошедший Сергей. Он, что называется «с порога», спросил:
– А где вы домашнюю утку взяли?
– Сам ты домашний, – огрызнулся я, – Я ее на взлете с озера взял.
– Не знаю, у нас дома точно такие же.
– Кряковых уток ты тоже вряд ли отличишь от домашних, – не сдавался я.
На этом дискуссию решили прекратить. Подготовленную добычу положили в ведро с намерением приготовить лапшу. Когда ели и хвалили блюдо, Женька, который пришел в лагерь последним и не участвовал в дебатах, добавил в ведро свою «ложку дегтя».
– А по вкусу утка на домашнюю похожа, – простодушно заметил он.
– Она на проточной воде жила, – пояснил я и, заметив, улыбающегося Николая, напал на него.
– Ты что-то на утку налегаешь, а своим спортивным «воробьем» брезгуешь, – намекал я на бекаса.
Насытившись, мы неспешно собрали свой скарб и двинулись дальше. К вечеру были уже на камышзаводе.
Самого завода мы не видели, но то, что охотники называли оным, на самом деле была местность, которая во время разлива реки заполнялась водой, образуя вдоль берега череду мелких плесов, поросших густым тростником. Здесь, по-видимому, и заготавливали этот самый материал, из которого на какой-нибудь производственной площадке, то бишь заводе, плели маты для возведения каркасно-камышитовых строений.
Лагерь устроили тут же на берегу разливов и сразу засобирались на охоту. Николай, проинструктированный отцом, сообщил нам, что весной можно стрелять только селезней, чтобы дать возможность уткам отложить яйца и вырастить потомство.
Приняв к сведению информацию, мы сосредоточенно двинулись прочесывать плесы. Попадалась преимущественно кряква. Большинство уток уже разбились на пары и подпускали довольно близко. Потревоженные, они взлетали одна за другой: сначала срывался селезень, а за ним уточка. Нередко в воздухе можно было видеть, как пара или тройка селезней преследует утку, и между соперниками происходят настоящие турниры.
IV
На следующий день я решил прогулять Юрика, до того не участвовавшего в наших вылазках за дичью. После утренней зорьки Женька дал ему ружье, и мы вдвоем отправились к реке. Обогнули разливы и вышли к небольшому лесу у воды. Погода стояла превосходная. Солнце хотя и припекало, но с воды дул прохладный ветерок, создавая микроклимат приречного леса. Природа примеряла свой весенний наряд. На джиде проклюнулись молодые восковые листочки. Очнулся от спячки ершистый чингил. Мелким зеленым ворсом покрылась земля. Двинулись из подземелья к свету побеги солянок и полыни. В воздухе, звеня и переливаясь, лилась бесконечная жизнерадостная трель жаворонков.
Мы шли по тропинке рядом с полноводной рекой и наперебой горланили песни на собственные слова. Надрывно пели о том, что видели вокруг, и данное сочинительство, положенное на известные мелодии, невероятно веселило. Вокруг никого не было. Нас окружала только дикая природа и, казалось, благодушно улыбалась нам. Снующие пичуги, будто тоже включившиеся в игру, пытались нас перекричать, а то и задиристо зацепить крылом.
Наоравшись вдоволь, мы повернули назад.
На опушке за тугайным лесом поспешили обратить на себя внимание удоды, одетые в яркие охристо-рыжие одежды с веерообразным хохолком на голове. Они расхаживали перед нами быстрыми шажками, иногда перебегали на короткие расстояния. Одна из птиц выскочила на тропинку из прошлогодней травы и, заметив нас, вдруг упала на землю, распластала крылья и подняла почти вертикально кверху свой изогнутый клюв. Мы остановились, не понимая, что с ней. Так смотрели друг на друга какое-то время, а когда двинулись с места, она взлетела с глухим криком: «уп-уп-уп, уп-уп-уп», обнажив четкую, симметричную черно-белую раскраску оперения на крыльях и хвосте. Эти красивые, изящные птицы, несомненно, являлись подлинным украшением фауны приречных тугайных лесов и прилегающей к ним пустыни.
Неожиданно я заметил, как неподалеку сели утки. По узкой, извилистой полосе тростника можно было понять, что там сокрыт какой-то водоем. Я предложил Юрику осмотреть эту местность, но он почему-то отказался и пошел в лагерь. Мне же не терпелось выяснить, что на самом деле присмотрели утки в этих, казалось бы, безжизненных солончаках. Подойдя ближе, я увидел старицу шириной не более пяти метров, причем довольно глубокую, судя по темной стоячей воде. За первой же излучиной взлетела стайка чирков, из которой мне удалось выбить сразу двух птиц. Чтобы их достать, пришлось раздеться. В тот момент, когда снимал брюки, налетел еще один табунок уток. И снова удача. Достав из воды чирков, я уже не стал одеваться, а сунул одежду вместе с утками в рюкзак и осторожно пошел по берегу, оглядывая сквозь тростник водную гладь. Буквально через минуту чуть ли ни в двух шагах от меня с грохотом взлетел селезень кряквы, который стал моей четвертой добычей. Чуть погодя после успешного выстрела я лихорадочно метался по зарослям тростника, отыскивая свой пятый по счету трофей.