Тугова гора
Шрифт:
У каменного амбара немца Якова Марселиса вышла задержка. Купец пытался втолковать мурзе:
— Я торговый гость. Ваш правитель не обижает торговых людей. У меня охранная грамота…
То ли Бурытай не понимал, что перед ним не русич, имеющий охранную грамоту, то ли не захотел понять, воины по его знаку ринулись к тюкам шелков и парчи.
Яков Марселис не стерпел, закричал на Бурытая:
— Ты — разбойник! Хан Берке в Орде давал грамоту. В самой Золотой Орде давал!
— Ха! — оскалился мурза, цокнул языком от удовольствия, видя злую
Бурытай хлестнул плетью растерявшегося купца, ускакал. За ним кинулись его конники, придерживая седельные сумы с награбленным товаром.
Марселис, пылая от гнева и обиды, метнулся к местным купцам.
— Как это считать? Я получил грамоту из рук важного хана… Как это понять, Петр, мой названый брат?
Белобородый купец Петр Буйло мрачно пояснил:
— Дерутся они… Менгу — император, каан по ихнему, под ним вся империя, в числе том и Золотая Орда. Золотая Орда — это улус, княжество удельное по-нашему. Но сильное княжество. Там Бату-хан и брат его Берке. Не хотят они, чтобы Сарай, город их главный, подчинялся Карокоруму, где сидит император Менгу. А этот мурза от Менгу… Дерутся они там, а с нас, как с худой овцы, две шкуры рвут.
Марселис поплелся к своему амбару, прикидывая убытки. Из-за угла снова выскочили всадники. Подумал безнадежно: «Опять грабители, мало им…» Но это оказался молодой князь Константин со своими ближними дружинниками. Князь осадил всхрапывающего коня, наклонился к Марселису.
— Мурза был?
К всадникам подошли и другие купцы.
— Был, чтоб ему пропасть… — Говорили сбивчиво. — Доколе, князь, измываться над купцами будут? В пути грабят, на торжище тоже ухорону нет, а ведь есть законы — и наши и татарские — не трогать торговых гостей!.. Только что был мурза. Небось к Ахматовой слободе подался.
По лицу князя пробежала нервная судорога — обидно и верно говорят купцы: нет для них ухорона. Крикнул бешено:
— Данила! За мной!
Развернули коней, ускакали.
— Ох, не кончится нынешний день добром, — качали головами купцы. — Князь горяч, быть драке…
Филька честно сторожил оставленное на его попечение хозяйство и не особенно испугался, когда во двор въехали два татарина и монах Мина. Монах — рослый, крепкий, с бычьей шеей. Он тяжело слез с коня, рявкнул на Фильку:
— Где отец, сказывай?
Филька смотрел на него без особого любопытства, сказал лениво:
— А уехал тятька, ждать тебя не наказывал. За углем уехал, поди. Так я думаю. Корзины взял.
Мина больно хлестнул отрока плеткой.
— Корзины!.. Го! Говори, куда уехал?
«Растерзай меня, убей — буду я тебе говорить, жди», — подумал Филька. Вслух сказал:
— Гляди, пожалуюсь тятьке, он те голову-то оторвет вместе с камилавкой поганой.
— Ах ты! — взъярился монах. Но вдруг
Косолапо пошел в кузню. В глазах злоба.
«Неужели прознал монах, куда тятька уехал?» — Вот теперь Фильке стало боязно.
В кузне ничего интересного для себя Мина не нашел. Сказал что-то татарам на их языке. Те спрыгнули с коней и ринулись в избу. Полетели оттуда в дверь старые шубейки, дерюги, на которых спали, деревянные ведра.
Дементий с Филькой — бобыли, добра не копили, жили безбедно — и ладно.
Вдруг раздался восторженный вой: татарин, раскорячась, тащил из подклета бочонок со ставленым медом. Этого Филька уж никак не мог стерпеть.
— Лихоимцы! Последнее тащите!
Мина оттолкнул его, спросил татар: всё ли они обыскали. Те зло оскалились, залопотали по-своему — видно, ждали большей добычи в избе кузнеца.
Монах полез на свою вислозадую лошадь, указал на Фильку:
— Десятый отрок!
Филька не успел что-либо понять, как волосяной аркан захлестнул шею. Рванулся в сторону, петля сдавила горло, помутнело в глазах, Монах стегнул его плеткой, зло обронил:
— Не рвись, поганец!
— Сам поганец! — полузадушенно прохрипел Филька.
По всем улицам в Ахматову слободу конные татары тащили на арканах пленников.
Через ворота Фильку вогнали в большой двор, со всех сторон огороженный высокими бревнами, заостренными сверху. Татарин сиял аркан и сильно толкнул в спину. Отрок влетел в какую-то загородку, с размаху пробороздил носом по черной, истоптанной земле. Густо пахло конским навозом. Понял, что бросили его в загон для лошадей, Филька испуганно приподнял голову: татарские кони злые, затопчут… Но коней не было. Сидели и лежали на голой земле люди, были и женщины с малыми ребятами.
Старик с темным морщинистым лицом и сивой редкой бородкой подошел к нему, помог подняться. Отер подолом своей рубахи лицо Фильке, сказал:
— Пойдем-ка со мной, внучек.
Повел его в угол? к забору. Там лежал человек с опухшим, окровавленным лицом, в рваной рубахе. По буйным волосам Филька признал в нем лохматого дядьку, который вчера на княжеском дворе спрашивал, посмеиваясь: «Куда прешь?» — «Ох, ты! Как его… Не до смеха теперь ему».
Какая-то тетка отирала тряпицей запекшуюся кровь с лица лохматого, Увидев Фильку, которого старик усадил рядом к забору, она вздохнула сочувственно:
— Горькая твоя головушка. Как же тебя угораздило попасть сюда? Сердце у них волчье — ребенка… — Покачала головой, жалея, потом повернулась к старику. — Давай твои травы, авось полегчает.
— Сейчас, Авдотьюшка, сейчас, — заторопился старик, доставая из-за пояса портов кожаный мешочек с растертыми в порошок травами. — Вот присыпли, сразу подсохнет.
Когда боль на шее от аркана и непонятная, злая обида начали утихать, Филька спросил старика:
— Дедуня, что такое — десятый отрок!