Тукай
Шрифт:
– Тоже мне кошка!
– Нашел чем напугать!
Тут я их перебил:
– Эй, крысиное племя! Не глядите, кто мурлычет, слушайте, как мурлычет!
– Как не глядеть? Ты даже человечьи ногти дал на отсечение, помнится, в каком-то споре. И лицо у тебя гладкое, и усов нет, а сам такой большой…
Скажу не хвалясь, чего хвалиться? Я ведь не из барчуков! Есть у меня коготки. Вот я им и говорю:
– Эй, крысы! Что вам проку жрать мою провизию? Ведь куда лучше стать интендантами? Тогда животы нарастите солидные. Это вам будет к лицу.
– Думаешь, раз мы живем под полом, то
– Выходит, вы осведомленный парод! А может, теперь, когда пали духом революционеры, вся «подпольная печать» оказалась у вас в руках?
Одна важная крыса, выпятив грудь, говорит:
– У нас, конечно, у нас! Попробуй-ка с нами сладить?
Остальные, будто жалеючи, подхватили:
– Потешен человек не в своей роли!
– Что же посоветуете, господа критики?
– Ты знай себе пиши. Не суетись, как старый чиновник».
Трудно себе представить, что это написано немногословным, хмурым человеком, которого в последние годы мало кто видел смеющимся. Человеком, тяжело болыгым, с желтым худым лицом.
Тукай много пишет для «Ялт-юлта», грудится над стихами для новых «цифр», которые должны выйти отдельной книгой под названием «Пища духовная». В разгар этой работы его застает страшная весть: умер Хусаин Ямашев. 13 марта пришел в издательство «Гасыр» («Век»), чтобы договориться об издании только что законченной брошюры, и упал, схватившись за грудь.
Хусаина хоронят с почестями. Газеты печатают его
биографию, некрологи, статьи, поэты посвящают ему стихи.
Смерть Ямашева потрясла Тукая. Долгое время он не мог прийти в себя. И только месяц спустя берется за перо, чтобы написать «Светлой памяти Хусаина». Стихотворение это явилось ответом тем, кто ненавидел Ямашева, и тем, кто его не понимал.
Газета «Юлдуз», например, посвятила Ямашеву целое приложение, а затем опубликовала «Анонимное письмо», которому предпослала редакционное предисловие. Дескать, газета и ее редактор X. Максуда всегда предоставляли место для самых разных мнений. И теперь, следуя традиции, предоставляют слово тем, кто критикует газету за высокую оценку личности Ямашева. «Обращаясь к вам, Хади Максудов, – писал автор „Письма“, – к сыну безграмотного отца, я заявляю: пожалуйста, не пачкайте газетных страниц письмами об этом Ямашеве, не тратьте своего драгоценного времени. Слава аллаху за то, что он быстро убрал его из жизни. За какие качества можно его восхвалять?»
Не хуже брани была и иная похвала: Ф. Агиев, поддавшись искреннему чувству, назвал Ямашева «святым пророком».
В стихотворении «Светлой памяти Хусаина» поэт выразил свое презрение к реакционным анонимщикам и осудил друзей вроде Агиева, заявив, что «пи один из светлых не может идти с ним в сравнение». Мы уже говорили, что «Юлдуз», напечатав это стихотворение, сопроводила его примечанием: дескать, слово «святые» должно быть понято в смысле «друзья». Это же примечание перепечатал вместе со стихотворением и журнал «Ялт-юлт». Но ведь Тукай, возмутившийся лицемерной трусостью «Юлдуза», являлся секретарем журнала «Ялт-юлт»! Как же он мог пропустить это примечание?
Дело
4
Тукай понимал, что летом 1912 года ему нужно основательно подлечиться и отдохнуть. Лучше всего было бы уехать из Казани. Что он видел до сей поры? Уральск, Нижний Новгород, Астрахань, и только! А ведь мир велик, велика и Россия. Есть Крым и Кавказ, где многое связано с именами Пушкина, Лермонтова. Стоит на семи холмах златоглавая Москва. На островах вдоль Невы раскинулся державный Петербург. Много ли осталось жить? Так, может, надо торопиться, чтоб все это повидать?
Тукай колеблется. Он в нерешительности, как всегда, когда предстоит изменить привычный образ жизни или заняться своим здоровьем. Среди приятелей, часто навещавших Тукая, пожалуй, самым порядочным и толковым был Габдулла Гисмати. Родом из Троицка, он служил учителем и одновременно готовился к экзаменам за курс гимназии.
Посоветовавшись с друзьями поэта, Гисмати в один прекрасный день пришел к Тукаю в гостиницу «Свет». Поболтал о том, о сем и осторожно высказался в том смысле, что, дескать, в Казани весной печем дышать, неплохо бы уехать куда-нибудь на отдых. Осторожно, потому что Тукай, никогда не жаловавшийся на болезни, терпеть не мог, когда ему кто-либо о них напоминал.
Поэт не прочь был уехать. Но вот куда? Что, если в Петербург? Тем более туда его приглашают. От Мусы Бигиева одно за другим пришло два письма. Нет, туда нельзя, возразил Гисмати. Сперва надо немного отдохнуть, где потеплее, поднабраться сил. Разговор заходит о Крыме, о Кавказе. Там и лечиться хорошо, да и места поэтические. Но Тукаю не хочется ехать одному. В конце концов порешили: Тукай уедет в Уфу, поживет там, а затем отправится в Троицк, на кумыс. Уфа близка его сердцу. О реках Белой и Деме поется в народных песнях, а главное – в Уфе живет Маджит Гафури. В Троицк же Тукая приглашали давно, хазрет Габдарахман Рахманкулов специально заходил к Тукаю и добился от поэта обещания приехать к нему на кумыс.
Не слушая возражений поэта, друзья одели его с головы до ног в обновки, как собирают в гости любимое дитя, и 12 апреля 1912 года, посадив на пароход «Фультон», проводили в путь.
Первая остановка в Самаре. Путешествовать так путешествовать! Тукай сходит на берег, решив пожить здесь с недельку. Извозчик доставил его в одну из самых шикарных гостиниц города – «Бристоль». Пришлось снять громадный, на взгляд Тукая, номер. Озадаченный поэт, не зная, куда себя девать в таком номере, решил в тот же вечер пригласить в гости редактора журнала
«Иктисад» («Экономика») муллу Фатыха Муртазина, ради которого он, собственно, и сошел на берег в Самаре. Нанял извозчика, не подозревая, что Муртазин живет в соседнем квартале. Извозчик же взял с «важного господина» целый рубль. «Вот тебе и на! Не успел устроиться в номере, двух рублей двадцати пяти копеек как не бывало».
Проговорив вечер с Муртазиным, Тукай решает поскорей убраться из Самары. Один из шакирдов Муртазина – тот еще преподавал в медресе – сажает Тукая на уфимский поезд. О телеграмме Тукай опять, конечно же, и не подумал.