Туман в десантном ботинке

Штерн Борис Гедальевич

— Если ты Пегас, то я… Летучая Рыба! — насмехается Карасик.

Ур— р-ра, вносят покойника!

— Генерал какой? Военный или гражданский? — спрашивает Ворон.

— Не видать!… Свинцовый!

Молчит похоронный оркестр.

Ищут могильщика. Мерзавец, опять напился, яму не вырыл… Нашли, ведут с лопатой… Еле идет.

Копает.

Начинается официальная часть.

Под сосной садится солнце, распорядитель произносит речь, играет оркестр, солнце сидит, могильщик ищет веревку… Кончено. Свинцовый гроб опускают в могилу, и кладбище вздрагивает — зенитки бьют в закат, небо расцветает ракетами.

— Ишь,

долбанули! — пугается Ворон, слетая с сосны.

— Кого хоронят? — просыпается Дождевой Червь. — О!… Ты откуда взялся?!

— Ниоткуда я не брался. Всю жизнь в ботинке живу, — отвечает Второй Червяк.

— Извините, но хозяин этого ботинка я.

— Вы хотите сказать, что я обманываю?

— А кулаки у вас на что? — подзадоривает Сивый Мерин.

— Не лезь, сами разберемся!

Могильщик спускается под обрыв к реке, с уважением разглядывает размытые кости мастодонта, долго плавает и фырчит, как лошадь, от удовольствия.

— Прогуляемся? — спрашивает более смелый Червяк.

— Я не гуляю с незнакомцами, — опускает реснички более скромный Червяк.

— А танцы вы любите?

Весна ласкает вечернее кладбище, бесшумно растет трава, и едва слышно лопаются почки на кусточках. К ночи на холм возвращается мокрый могильщик, трезвый.

— Жизнь прошла, а не пожил, — вздыхает он.

— Надо было жить, а не пить, — наставляет Ворон.

— Как жить, когда жизни нет? Вам хорошо, у вас никаких проблем. Ты — ворона, тот — червячок, а этот карасиком при жизни был…

— А ты кто? Человек! Оно звучит!

— Какой же я, братцы, человек, — горько усмехается могильщик. — Обыкновенный мутант с лопатой. Был бы я человеком!… А мутант — он и есть мутант, весь в стадии революции. Сегодня он — такой, завтра — другой, через год — мать родная не узнает. Сам себя боюсь.

Притихли, задумались.

— Вот, когда я был человеком… — нарушает тишину Сивый Мерин.

— Скажите пожалуйста, он и человеком был! — удивляется скелет Карасика. — С крыльями?

— Были такие кони с человеческой головой. Кентаврами назывались. Слыхал? От них свой род веду.

— Были кентавры, были. Сам хоронил, — подтверждает могильщик. — И пегасов хоронил, с крыльями. Сюда всяких несут.

Нечего сказать Карасику, молчит. Хорошо, наверно, быть человеком…

— Вот когда я был кентавром… — решает продолжить Сивый Мерин.

— Чего его слушать! — кричит Ворон с сосны. — Я в девках был, когда его родители бракосочетались. А туда же — пега-ас, кента-авр!

— Если он кентавр, так я… русалка! — хохочет Карасик. — Русалок хоронил, могильщик?

— Женщин с рыбьим хвостом? Хоронил. Всех хоронил. И всяких. Молчит Сивый Мерин. Правду он говорит… Был он кентавром, был! И пегасом был! Не верят…

— Вот что, братцы, ну вас к лешему, — говорит могильщик, — когда в городе кукушонок кукует полночь. — Удивляюсь я вам — чего вы ссоритесь? Не успеет кто слово сказать, все на него наскакивают. Ну, приврет малость, зато интересно. А вы слова не даете.

— Все р-равно!… Если он кентавр-р, тогда я… жар-р-пти-ца! — каркает в темноте Ворон.

Плачет Сивый Мерин.

Могильщик безнадежно трясет рогами, закапывает лопату, чтоб не украли, и отправляется на все воскресенье в город поискать других собеседников. К ночи он возвращается

и, боясь, что его перебьют, торопится рассказать историю, которую слышал в городе.

— Жило-было Клубничное Варенье… — начинает он.

— Что говоришь, могильщик? — спрашивает Карасик, отвлекаясь от таинственного гороскопа в небесах.

— Жило, однажды, было Клубничное Варенье… — начинает сначала могильщик.

— Подожди, могильщик… как там мой, в городе? — спрашивает ворон, усаживаясь на любимый обелиск с медальоном.

— Кукует.

А червяков нет в ботинке, отправились к реке окунуться. Над кладбищем развесилась звездная бесконечность, все предрасполагает начать сначала.

— Итак, — говорит могильщик, когда кворум собран. — Однажды в стародавние времена, в эпоху начального завоевания космического пространства, жило-было в колыбели человечества Клубничное Варенье с повышенной радиацией в двухсотграммовой баночке от майонеза, накрытое чистым листком бумаги и перевязанное шпагатом.

И река остановила свое течение, и ночь не пошла на убыль, лишь вернувшиеся Червяки нарушили тишину, забрались в десантный ботинок и извинились.

— Так вот, жило-было Клубничное Варенье, красного цвета, бабушкино, прозрачное, радиоактивное. Его родословная биография лишь голословно показывает нам факты его жизни, деятельности, выдержанности и, в некотором роде, засахаренности. Под засахаренностью я понимаю излишне оптимистический взгляд на внешние явления действительности, присущий радиофобии.

— Вот что, могильщик, — говорит Сивый Мерин. — Взялся рассказывать — так рассказывай, а нет — дай другим рассказать. Не понимаю, кого интересует степень засахаренности твоего радиоактивного варенья?

— Сколько раз я уже начинал про это варенье? — злится могильщик. — Начну с конца, если не хотите сначала: и радиоактивное варенье съели. С этого все и началось.

— Всякое варенье кончает тем, что его съедают, — каркает Ворон. — Забавную ты рассказал историю… Жило-было радиоактивное варенье, и его съели. Что нам с того? Не мы его ели, не нам вспоминать о последствиях. Если уж взялся рассказывать, то изволь говорить о явлениях значимых, о характерах героических, о поступках благородных — но не морализируй, как внештатный корреспондент у разбитого семейного очага, не лезь с советами и воздержись от менторства, не доказывай, но рассказывай. Не будь ни в чем предубежден заранее, а тем более, убежден впоследствии. Предполагай и разглядывай со всех сторон, ищи причину, но не повод, и ты увидишь, что твое Клубничное Варенье не такое уж и клубничное, как кажется с первого взгляда. А сейчас начинай, я закончил.

— Итак, однажды, как уже говорилось, — неуверенно начинает могильщик, — жило-было Клубничное Варенье. Это было идеологически выдержанное варенье.

— Это ты хорошо сказал, — перебивает Ворон. — Как отрубил. Откуда ты знаешь, какой выдержанности было твое варенье? Ты с ним свиней пас? Конечно, я не знаю еще этой истории… Может, это была мразь канцерогенная, а не варенье, но еще раз предупреждаю: воздержись от выводов.

— Ты мне слова не даешь сказать! У каждого свои идеалы, следовательно, и своя идеология, которую он выдерживает. С этой стороны каждый из нас идеологически выдержан, наше с вами варенье не являлось исключением.