Туманы Авалона
Шрифт:
Моргейна прикрепила полумесяц к тонкому ремешку и надела на шею. Она решила, что никогда больше не расстанется с ним; она будет прятать его на груди, как Вивиана. Когда Моргейна завязывала узелок, пальцы ее дрожали – это было повторным посвящением в сан жрицы. На подушке лежало что-то еще; эта вещь изменялась на глазах. Вот только что это был розовый бутон, а теперь на его месте красовалась распустившаяся роза. Когда же Моргейна взяла ее в руки, роза превратилась в плод шиповника – круглый, темно-красный, переполненный терпкой жизнью розы. И тут же, у нее на глазах, ягода сморщилась
«И цветы, и даже плоды – это лишь начало. Жизнь и будущее таятся в семенах».
Глубоко вздохнув, Моргейна завязала семена в шелковый лоскут; она понимала, что должна будет вновь покинуть Авалон. Ее работа не завершена, а она сама выбрала свое дело и свое испытание, бежав с Авалона. Возможно, когда-нибудь она сможет вернуться – но этот день еще не настал.
«А до тех пор я должна таиться, как таится роза в семенах».Моргейна встала и надела платье королевы. Когда-нибудь наряд жрицы снова будет принадлежать ей, но пока что она еще не заслужила права носить его. А потом она села и стала ждать, пока Ниниана позовет ее к себе.
Когда Моргейна вошла в главный зал, где так часто прежде видела Вивиану, время словно бы закружилось вихрем и замкнулось в кольцо; на миг Моргейне показалось, что сейчас она увидит Вивиану, восседающую на своем законном месте, такую маленькую по сравнению с высоким креслом – и такую величественную, что весь зал был заполнен ее присутствием… Моргейна моргнула. Нет, перед ней сидела Ниниана – высокая, стройная, светловолосая. И все же она показалась Моргейне ребенком, который, играя, забрался на трон.
А затем ей внезапно вспомнились слова, которые она некогда услышала от Вивианы, стоя, как всегда, у нее за спиной: «Ты достигла такой стадии, на которой твое собственное суждение может воздействовать на твое послушание».На миг ей показалось, что лучше всего сейчас будет уклониться, сказать Ниниане лишь то, что может успокоить ее. Но затем ее захлестнула волна негодования. Эта бестолковая, заурядная девчонка посмела усесться на трон Вивианы и отдавать приказы от имени Авалона! Ее же выбрали только потому, что в ней течет кровь Талиесина!… «Как она смеет сидеть на этом троне и с чего она взяла, что имеет право приказывать мне?!»
Моргейна взглянула на девушку сверху вниз; она вдруг почувствовала, что к ней вернулась прежняя величественность и обаяние. А затем внезапная вспышка Зрения вдруг открыла ей мысли Нинианы.
"Это она должна была сидеть на моем месте, –думала Ниниана. – Разве я могу говорить, словно повелительница, с Моргейной Волшебницей?…"А затем мысли Нинианы сделались неясными, отчасти от благоговения перед стоящей здесь необычной и могущественной жрицей, а отчасти от негодования и обиды. «Если бы она не бросила нас и не отреклась от своего долга, я не стала бы бороться с ней ради права занять это место – мы ведь обе знаем, что я не гожусь для него!»
Моргейна подошла и взяла девушку за руки, и Ниниана удивилась тому, какая доброта прозвучала в ее голосе.
– Прости меня, бедная моя девочка. Я охотно отдала бы жизнь за возможность вернуться сюда и снять с тебя эту тяжесть. Но я не могу – я не смею. Я не могу укрыться здесь и отказаться от возложенной на меня задачи лишь потому, что я тоскую по дому.
Вспыхнувшее было в душе высокомерное презрение исчезло без следа. Моргейне просто было жаль Ниниану. На несчастную девушку взвалили непосильную для нее ношу, хоть она вовсе того и не желала.
– Я начала в Западной стране некое дело, которое необходимо теперь завершить, – если я брошу его на полдороге, все станет только хуже. Ты не сможешь занять мое место там, и потому – да поможет Богиня нам обеим! – тебе придется оставить за собой мое место здесь.
Она наклонилась и крепко обняла девушку.
– Бедная моя маленькая кузина… Это наша судьба, и нам никуда от нее не деться… Если бы я осталась здесь, Богиня использовала бы меня как-то иначе, – но она нашла для меня дело даже после того, как я бежала отсюда, отрекшись от своих клятв… Никому не дано уйти от судьбы. Мы обе находимся в ее руках, и поздно говорить, что лучше было бы сделать все иначе… Богиня поступает с нами так, как это нужно ей.
Ниниана на миг застыла, а затем ее обида и негодование улетучились, и она вцепилась в Моргейну – почти как Нимуэ. Смахнув с ресниц слезы, она сказала:
– Я хотела возненавидеть тебя…
– Да и я тебя, должно быть… – отозвалась Моргейна. – Но Богиня пожелала иначе, а перед ней Все мы – сестры.
Она так долго не произносила этих слов, что язык с трудом повиновался ей, но все же она договорила, и Ниниана, склонив голову, едва слышно пробормотала надлежащий ответ. Потом она сказала:
– Расскажи мне, что за дело у тебя на Западе, Моргейна. Нет, садись рядом со мной, – ты же сама понимаешь, нам незачем считаться чинами…
Когда Моргейна рассказала все, что сочла возможным, Ниниана кивнула.
– Кое-что из этого я уже слыхала от Мерлина, – сказала она. – Так значит, в тех землях люди вновь вернулись к древней вере… Но у Уриенса два сына, и наследник – старший. Выходит, тебе надлежит позаботиться, чтобы Уэльсом правил король, служащий Авалону, – а это значит, Моргейна, что именно Акколон должен наследовать отцу.
Моргейна зажмурилась и склонила голову. В конце концов, она произнесла:
– Я не стану убивать, Ниниана. Я видела слишком много войн и кровопролития. Смерть Аваллоха ничего не решит: с тех пор, как в те края пришли христианские священники, там придерживаются римских обычаев, а у Аваллоха есть сын.
Но Ниниана лишь отмахнулась от этого возражения.
– Сын, которого можно воспитать в древней вере. Сколько ему лет – четыре?
– Ему было четыре, когда я только приехала в Уэльс, – ответила Моргейна. Ей вспомнился мальчик, сидевший у нее на коленях, цеплявшийся за нее липкими ручонками и звавший ее бабушкой. – Довольно, Ниниана. Я сделаю все, что угодно, – но убивать я не стану, даже ради Авалона.