Туманы Авалона
Шрифт:
«Христос говорит, что искреннее раскаяние искупает любой грех…»
Но нет, судьбу и законы вселенной так просто не отменишь. Звезды не остановятся в небе лишь потому, что кто-то крикнет им: «Стой!»
Что ж, значит, так тому и быть. Возможно, она обречена предать Мерлина, и причиной тому – деяние, совершенное кем-то из них двоих еще в те времена, когда море еще не поглотило древнюю землю, ныне скрытую волнами. Такова была ее судьба, и Нимуэ не смела спрашивать, чем она ее заслужила. Мерлин перестал играть и бережно обнял ее; и Нимуэ, едва ли осознавая, что делает, коснулась губами его губ. «Свершилось.
Нет. Отступать было поздно уже тогда, когда она, склонив голову, согласилась исполнить дело, возложенное на нее Моргейной. Поздно было уже тогда, когда она поклялась в верности Авалону…
– Расскажи о себе, – шепотом попросила она. – Я хочу знать о тебе все, мой лорд…
– Не зови меня так. Мое имя – Кевин.
– Кевин… – произнесла Нимуэ, подбавив в голос нежности и снова коснувшись его руки.
День за днем плела она это заклятие, состоявшее из прикосновений, взглядов, шепота – а луна все убывала и убывала. После того первого, мимолетного поцелуя Нимуэ отстранилась от Мерлина, сделав вид, будто он напугал ее. «Это правда. Но себя я боюсь куда сильнее, чем его».Никогда, никогда за все годы жизни в уединении ей даже в голову не приходило, что она способна испытывать такую страсть, такую жажду. Нимуэ знала, что ее чары действуют теперь на обоих, усиливая все чувства. Однажды, распаленный сверх меры ее нежным шепотом и прикосновением волос девушки к его лицу – Кевин сидел в этот момент за арфой, а Нимуэ склонилась над ним, – Мерлин привлек ее к себе с такою силой, что Нимуэ и вправду испугалась и принялась отчаянно вырываться.
– Нет, нет, я не могу… ты забываешься… пожалуйста, отпусти!… – вскрикнула Нимуэ, но Мерлин лишь крепче обнял ее, уткнулся лицом к ней в грудь и принялся осыпать ее поцелуями. Девушка тихо заплакала. – Нет, нет, я боюсь, боюсь…
Лишь после этого Кевин отпустил ее, отвернулся и застыл в оцепенении. Дыхание его сделалось хриплым и учащенным. Он посидел несколько мгновений, зажмурившись и уронив руки, потом пробормотал:
– Возлюбленная моя, моя бесценная птичка, радость сердца моего… прости… прости меня.
Нимуэ поняла, что даже ее собственный, подлинный страх можно обернуть на пользу делу.
– А я тебе доверяла, – прошептала она. – Я тебе доверяла…
– А зря, – хрипло отозвался Мерлин. – Я – всего лишь мужчина, не более того – но и не менее… – В голосе его зазвучала такая горечь, что Нимуэ съежилась. – Я – мужчина, я создан из плоти и крови, и я люблю тебя, Нимуэ, – а ты играешь со мной, словно с комнатной собачонкой, и ждешь, что я буду послушным, словно выхолощенный пони… Неужто ты думаешь, что я, сделавшись калекой, перестал быть мужчиной?
Нимуэ прочла в его сознании воспоминания – отчетливые, словно отражение в зеркале, – о том моменте, когда он сказал почти те же самые слова первой в его жизни женщине, что пришла к нему; она увидела Моргейну его глазами – не ту Моргейну, которую знала сама Нимуэ, а пленительную темноволосую женщину, прекрасную и пугающую. Кевин боготворил ее – и боялся, ибо даже в угаре страсти помнил, сколь внезапным бывает удар молнии…
Нимуэ протянула руки к Кевину и заметила, что они дрожат, и поняла: нельзя допустить, чтоб он понял, почему она дрожит. Тщательно оградив свои мысли, девушка произнесла:
– Я… я не подумала об этом… Прости меня, Кевин. Я… я ничего не могу с собой поделать…
«И это – правда. О, Богиня – чистейшая правда! Хоть и не та, в которую он верит. Я говорю одно, а он слышит совсем другое».
И все же, несмотря на всю силу сочувствия и вожделения, владевших ею, к чувствам Нимуэ примешался оттенок презрения. «А иначе я могла бы и не выдержать, не справиться со своим делом… Но человек, позволяющий своему вожделению так безраздельно властвовать над ним, – ничтожество… Я тоже дрожу, я истерзана… но я не позволю, чтоб желания тела повелевали мною…»
Вот зачем Моргейна вручила ей ключ к душе этого человека, отдавая его на милость Нимуэ! Настал час произнести слова, что закрепят заклинание, – и Кевин окажется в полной ее власти; тогда Нимуэ сможет отвезти его на Авалон, и рок свершится.
«Притворись! Прикинься такой же бестолковой, как все эти девицы из свиты Гвенвифар, у которых только и ума, что между ног!»
– Я… прости меня, – запинаясь, произнесла Нимуэ. – Я понимаю, что ты – мужчина… прости, что я испугалась… – Девушка подняла голову и искоса посмотрела на Кевина через завесу волос. Она не смела взглянуть прямо в глаза Мерлину – боялась, что тогда она не выдержит и сознается в своей двуличности и выложит всю правду. – Я… я… правда, я хотела, чтоб ты поцеловал меня, но потом ты сделался таким неистовым, и я испугалась. Ведь мы сидим в таком месте – нас в любой момент может кто-нибудь увидеть, и королева рассердится на меня – я ведь принадлежу к ее свите, а она запрещала нам заигрывать с мужчинами…
«Неужто у него достанет глупости поверить такой чуши?»
– Бедная моя! – сокрушенно воскликнул Кевин, целуя руки, Нимуэ. – Я напугал тебя, я повел себя, как животное… Но я так тебя люблю… Я так люблю тебя, что не могу этого вынести! Нимуэ, неужто ты так сильно боишься гнева королевы? Я не могу… – Он умолк на миг, чтоб перевести дыхание, и повторил уже более твердо: – Я не могу так жить… Неужто ты хочешь, чтоб мне пришлось покинуть двор? Никогда, никогда я… – Он снова умолк и крепко сжал руки девушки. – Я не могу жить без тебя. Я добьюсь тебя или умру. Неужто тебе ни капли меня не жаль, возлюбленная моя?
Нимуэ опустила глаза и глубоко вздохнула, следя исподтишка за искаженным лицом Мерлина и его учащенным дыханием. В конце концов она прошептала:
– Что я могу тебе сказать?
– Скажи, что любишь меня!
– Я люблю тебя. – Нимуэ знала, что голос ее звучит, как голос человека, находящегося под воздействием заклятия. – Ты же знаешь, что люблю.
– Скажи, что отдашь мне всю свою любовь, скажи, что… ах, Нимуэ, Нимуэ, ты так молода и прекрасна, а я так уродлив и искалечен! Я не могу поверить, что я хоть что-то значу для тебя. Даже сейчас мне кажется, что я сплю – или что ты решила завлечь меня просто ради забавы, чтоб посмотреть на чудище, что будет пресмыкаться у твоих ног.
– Нет! – воскликнула Нимуэ и тут же, словно испугавшись собственной смелости, быстро коснулась губами глаз Мерлина – точно две ласточки присели и тут же вспорхнули.
– Нимуэ, ты разделишь со мною ложе?
– Я боюсь… – прошептала Нимуэ. – Нас могут увидеть, и я не смею вести себя так свободно. – Она изобразила детскую капризную гримаску. – Если нас застанут, все только лишний раз уверятся, что ты – настоящий мужчина, и никому и в голову не придет бранить или стыдить тебя. Но я – я девушка, и меня станут обзывать распутницей и показывать на меня пальцами…