Туннель времени (сборник)

Лейнстер Мюррей

Но о передаче, ради которой его послали на Луну, он не думал. Психиатрия уже давно стала специализированной, как и вся остальная медицина. Бешено дорогой диагност, посланный на Луну проверять рефлексы Дэб–ни, со знанием дела признал невроз неудовлетворенности и предложил в качестве целительного воздействия молодого доктора Холдена. Неудовлетворенность была типичным неврозом богатых, а Билл Холден специализировался на таком лечении. Его главной надеждой была впечатляющая передача о пациенте — мера достаточно дорогостоящая и эффективная для того, чтобы принести ему быструю репутацию. Но он не мог сказать Кохрейну, что им потребуется. Пока не мог. Он знал болезнь, но не пациента. Он должен был лично познакомиться и поближе узнать Дэбни, прежде чем пустить в ход творческую группу профессионалов экстра–класса, которую тесть пациента так любезно предоставил ему из штата фирмы «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи».

Примерно через девяносто часов после вылета с космической платформы ракета начала торможение. Оно началось с половины «же» — об этом оповестил светящийся красный знак — и возросло сначала до одного «же», а потом и до двух. После нескольких дней невесомости два «же» были непереносимыми.

Кохрейн решился взглянуть на Бэбс. У нее было все то же восторженное выражение лица. Она погрузилась в фантазии о том, что происходит снаружи корабля. Должно быть, она представляла себе то, что довольно часто показывали по телевидению. По всей видимости, перед ее мысленным взором проплывало огромное рябое лицо Луны с бесчисленными кольцами гор и безбрежными открытыми морями застывшей лавы. Она должна была воображать постепенные изменения лунной поверхности по мере того, как корабль подлетал все ближе и ближе, так что можно было различить цвета. Издали Луна имела коричневато–песочный оттенок. Приближаясь, можно разглядеть рыжевато–красные и серые тона на горных утесах, а кое–где даже голубые и желтые, и повсюду царил пепельный, белесовато–коричневый цвет лунной пыли.

Глядя на лицо девушки, полное удовольствия, Кохрейн почувствовал твердую уверенность, что дай он ей хоть малейший повод, хоть полповода, она тут же бросилась бы объяснять, что перепады в сотни градусов между дневными и ночными температурами приводят к тому, — что горы раскалываются и растрескиваются так, что вещество, столь же мелкое, как тальк, покрывает любой клочок пространства, угол наклона которого не слишком велик, и пыль может удержаться на склоне. Ощущение замедления усилилось. На долю секунды возникло впечатление, что оно достигло трех «же».

Затем Кохрейн почувствовал странный толчок, очень–очень слабый, и ощущение тяжести исчезло. Но этого нельзя было сказать об ощущении веса. У них был вес. Постоянный. Неизменный. Но очень небольшой.

Они достигли Луны, но Кохрейн не испытывал бурной радости по этому поводу. За скучные часы, прошедшие с момента отлета с космической платформы, он слишком о многом передумал. Он знал, что большинство людей вынуждено скрывать свои унижения и неудовлетворенность от самих себя, потому что не могут оплатить дорогостоящее психиатрическое лечение. Неудовлетворенность была недугом всего человечества, и с этим ничего нельзя поделать. Ничего! Бунтовать невозможно, а бунт — единственное средство лечения унижения и неудовлетворенности. Но глупо было бы бунтовать против очевидного факта, заключавшегося в том, что на Земле обитает больше людей, чем планета в состоянии прокормить. Простое прибытие на Луну не казалось особенно полезным достижением ни для Кохрейна, ни для всего человечества в целом. Картина вырисовывалась невеселая.

Глава вторая

Кохрейн встал из своего кресла, когда по салону разнесся голос стюардессы, разрешившей всем подняться. Он с сардонической покорностью расстегнул ремни безопасности и вышел в спиральный спускающийся проход. Казалось очень странным вновь ощущать вес собственного тела, пусть даже и столь незначительный. На Луне Кохрейн весил ровно в шесть раз меньше, чем весил бы на Земле. Здесь весы показали бы примерно двадцать семь фунтов [1] . Разогнув пальцы на ногах, он мог бы подпрыгнуть. Именно это он и сделал, как ни нелепо это выглядело со стороны. Очень медленно он оторвался от поверхности и завис в воздухе — чувствуя себя исключительно по–дурацки — и с огромным облегчением опустился обратно. Он снова приземлился на пандус, чувствуя себя ужасно глупо. И тут же увидел улыбающееся лицо Бэбс.

1

Приблизительно 12 килограммов (прим. пер.).

— Думаю, — сказал Кохрейн, — мне стоит начать заниматься балетом.

Девушка расхохоталась. Раздался лязг, как будто что–то прицепилось к ним снаружи, и через миг дверь лунолета открылась. Они сошли по пандусу и пересели в небольшой луноход, цепляясь за поручень и помогая друг другу. Туристы глупо хихикали. Миновав вход, они очутились в капсуле, очень похожей изнутри на подводную лодку, и довольно тесную. Но в ней были окна с защитными экранами — иллюминаторы — и Бэбс немедленно плюхнулась на сиденье рядом с одним из них и вытаращила глаза. Ее взгляду предстали зубчатые пики, стена кратера протяженностью в несколько миль и гладкая застывшая лава лунного моря. Пыльная поверхность уходила к странно близкому горизонту, и Кохрейн смутно припомнил, что Луна вчетверо меньше Земли, так что ее горизонт, естественно, должен быть намного ближе. Он взглянул на звезды, чей свет проходил даже сквозь стекла, преграждавшие доступ солнечному свету. Потом посмотрел на Холдена. Психиатр выглядел опухшим и сонным, но вместе с тем осунувшимся и растрепанным. При космической болезни даже небольшая сила тяжести ослабляла симптомы, но последствия давали о себе знать еще несколько дней.

— Не волнуйся! — раздраженно начал он, поймав на себе взгляд Кохрейна. — Я не буду тратить времени зря! Найду своего пациента и сразу же займусь работой. Дай мне только вернуться на Землю…

Снова раздался лязг. Луноход оторвался от ракеты и сдвинулся с места. Пейзаж за иллюминаторами начал уплывать в обратном направлении.

Луна–Сити они увидели издалека. Это были пять огромных куч пыли, от пятисот с чем–то футов в высоту До трехсот. Шлюзы в их основаниях соединялись покрытыми пылью туннелями, а на верхушках красовались тарелки радаров. Но все же это были кучи пыли. Что было вполне разумным. На Луне не было воздуха, и в дневное время Солнце безжалостно палило с небес, нагревая все вокруг точно в пламени горна. По ночам нагретая поверхность излучала тепло в пустое пространство, и температура падала прилично ниже точки сжижения воздуха. Поэтому Луна–Сити представлял собой группу куполов, которые на самом деле были наполовину воздушными шарами — пластиковыми полусферами, доставленными на Луну с Земли, наполненными воздухом и занесенные лунной пылью. Снабженные шлюзами, позволявшими входить в купола и выходить из них, эти полусферы были вполне пригодными для жилья. Каркасов, чтобы поддерживать их, не требовалось, потому что штормовых ветров или землетрясений, способных повредить купола, на Луне не было. Они не нуждались в системах ни обогрева, ни охлаждения, поскольку были погребены под сорока футами лунной пыли, частички которой разделял вакуум. Луна–Сити вряд ли можно было назвать красивым городом, но человеческие существа могли жить в нем.

Луноход провез их едва ли больше полумили, и они сошли в шлюзе, после чего, пройдя через массу открывающихся и закрывающихся дверей, очутились в месте, истинного представления о котором не смогли дать множество телевизионных программ, посвященных Луне.

Главный купол был около тысячи футов в поперечнике и пятисот футов в высоту. В кадках и горшках зеленели растения. И воздух был свежим, хотя и пах немного необычно. На ракете не было и не могло быть растительности, и после нескольких дней пребывания в этой консервной банке возможность вдыхать свежий воздух казалась новой и блаженной. Но эта свежесть заставила Кохрейна осознать, что ему очень хочется искупаться.

Он принял душ в своей комнате в отеле. Комната была практически во всем похожа на земную — за исключением того, что не было окон. Но душ был необычным. Струи воды были очень тонкими. У Кохрейна возникло ощущение, будто его поливают из пульверизатора, а не из душевой насадки. Приглядевшись, он заметил, что вода стекает очень медленно, и понял, что нормальный душ устроил бы просто потоп. Он набрал полную пригоршню воды и вылил ее. Ей потребовалась целая секунда на то, чтобы пролететь два с половиной фута. Это было необычно, но чистая одежда заставила его почувствовать себя лучше. Кохрейн вышел в холл отеля, но холл был вовсе не холлом, а отель — не отелем. Все в куполе было внутри, в том смысле, что находилось под сферическим потолком, но в то же время все находилось на улице, в смысле яркого света и растущих повсюду деревьев, кустов и травы.

Он обнаружил, что Бэбс уже переоделась и ждет его.

— Мистер Кохрейн, я справилась у портье, — деловитым тоном сказала она. — Доктор Холден ушел к мистеру Дэбни. Он просил, чтобы мы оставались в зоне его досягаемости. Я уже сообщила об этом мистеру Уэсту, мистеру Джеймисону и мистеру Беллу.

Кохрейн выразил одобрение ее секретарскому рвению.

— Значит, мы где–нибудь сядем и подождем. Поскольку это не офис, мы пока перекусим.

Они заказали столик, и их провели к тому, что стоял рядом с бассейном. Деловитости и четкости Бэбс хватило ровно до того момента, как они заняли свои места. Но этот бассейн ничуть не походил на земные бассейны. Бортики сильно возвышались над уровнем воды, а по ее поверхности взад и вперед ходили огромные волны. Пловцы… Бэбс разинула рот от удивления. В тридцати футах над водой, на бортике, стоял, готовясь нырнуть, мужчина.