Тупик
Шрифт:
И еще один свидетель был — владелец магазина. Он вообще ничего не понимает, но, услышав, что кто-то за «порядок», готов поддержать. «Я, — говорит, — так устал от нынешних беспорядков, что всех, кто за порядок, буду защищать». Его магазин за один только год три раза грабили — можно понять человека.
Только Эстебан, как всегда, испортил мне настроение. Он, когда Франжье защищал того студента, похвалил меня, снизошел.
— Наконец-то, — сказал, — ты хоть что-то для порядочных людей делаешь.
А тут, наоборот, посмотрел на меня и говорит:
— Неужели ты до сих пор не научился разбираться, где правда, где ложь, кретин?
— Полегче, — говорю.
— Да уж куда легче. Ну, помогал своему шефу, тоже, кстати говоря, флюгеру порядочному, если не хуже, доброе дело сделать. Честь тебе и хвала. Но сейчас-то кого из тюрьмы выручили — подонка, мерзавца, нациста…
— Какой он нацист, он и в Германии-то никогда не был.
— Да разве нацист национальное понятие, это политическое понятие. Они и в Германии, и в Испании «Седаде», и в Португалии «Паладин», и в Италии «Терце позиционе», и во Франции «Ордр нуво», и, между прочим, в Чили, и в ЮАР, в Израиле и в Сальвадоре, и у нас в стране их хватает. В кои-то веки полиция наконец посадила одного, а вы его защищаете.
— Чего пристал, — говорю, — я пока что не Франжье и даже не его сын. С него и спрашивай, а я клерк — деньги зарабатываю.
— Не беспокойся, придет время, спросим. И с тебя тоже.
Последнее время мы что-то с Эстебаном все чаще лаемся. Жалко — такой друг. Почему надо ссориться? Ну ладно, у него одни взгляды на вещи, у меня другие, что ж, нам из-за этого не разговаривать друг с другом? Мало ли остального у нас общего, хоть спорт, например.
Да еще Гудрун подзуживает:
— Какой он тебе друг, он же только и делает, что орет на тебя. Вечно нотации читает. А сам, между прочим, в политике дремучий невежда. Как, впрочем, и все коммунисты.
— Ну, это ты зря, уж в чем, в чем, а в политике они разбираются. Во всяком случае, получше твоих анархистов или с кем ты там путаешься.
— Ничего ты не понимаешь, — фыркает, — они даже Кропоткина своего умудрились извратить. А ведь были у них и бомбисты, и другие герои. На смерть шли, убивая царей!
— Не злись, — говорю, — по-моему, это ты чего-то не понимаешь. У них, насколько я знаю, индивидуальный террор никогда не был в почете.
Гудрун только рукой машет.
Она вообще считает меня ребенком в политике. Может, и права. Сложно все. Столько развелось оракулов, пророков, безапелляционных авторитетов! «Во всем виноваты красные!», «Во всем виноваты фашисты!», «Во всем виноваты империалисты!», «расисты», «гегемонисты», «ревизионисты» и т. д. и т. п. Виноватых пруд пруди. И правых, конечно, еще больше. Поди разберись…
Хотя вот есть такие, как Эстебан. Он твердо знает, чего хочет.
И что удивительно, знает, чего хотят другие. Не все другие, конечно, но большинство. Приведу вам, чтоб вы поняли, лишь один пример. Я ведь не знаю степени вашей осведомленности, так что без примеров не обойтись. Не обиделись? Нет? Ну, вот и хорошо.
А пример — это борьба за мир. Стоп! Стоп! Я уже слышу ваши наивные возражения: «Кому же не дорога борьба за мир? Кому охота умирать? Кто же против мира?» Да? Так вы собрались возражать?
Так вот, для вашего сведения, на свете хватает таких, кто за войну. И идиотов, которые ее всерьез не принимают — воображают, что в эру атомных бомб ее будут вести с помощью обычных танков и пушек, а может, и арбалетов и рогаток. И отнюдь не идиотов, но предпочитающих войну, нежели мир и такой порядок, где все равны и где таких, как они, миллионеров и властителей, повесят на фонарях или отправят дробить камень на каторгу. И таких, кто верит, что погибнут все, кроме него лично, его жены, любовницы, секретаря, мажордома и дюжины хороших друзей. И наконец, таких, кто согласен, чтоб сгорели двадцать-тридцать миллионов его соотечественников, лишь бы в костре оказались двести-триста миллионов русских. Словом, дураков и подлецов на свете хватает.
Между прочим, я хорошо знаю одного умного и благородного — по имени Ар, — которому ровным счетом наплевать, что произойдет со всем человечеством при условии, что сам он, ну и скажем, парочка хорошеньких девочек уцелеют. А что? Будем ходить голышом или в звериных шкурах и вести веселую жизнь. И если при этом останется в живых Эстебан, поверьте, я буду рад.
Но ему, представьте, мало, чтоб остались на свете он и я. Ему нужно, чтобы все люди жили и валяли дурака на земле, а не только мы двое. Как показали дальнейшие события (я еще поведаю вам о них), Эстебан был готов свою-то жизнь отдать, лишь бы другие не знали горя. Но об этом мне не хочется сейчас говорить. Мне тоже бывает больно…
Впрочем, я отвлекся. Так вот, Эстебан в нашем городе организовал движение за мир. Когда стало известно, что кое-кто из наших человеколюбивых государственных лидеров с восторгом принял предложение одной союзной державы натыкать по всей нашей стране ракеты, Эстебан выступил сначала в студенческой, а потом и в городской левой газете со статьей. Довольно ядовитой, между прочим. Писал, что ракеты, мол, обладают странным свойством — они как магнит притягивают ракеты противника. Кроме того, учитывая, сколько психов, пьяниц и наркоманов числится в вооруженных силах «союзной державы», а именно эти силы будут обслуживать ракеты, немудрено, если ракеты в один прекрасный день сами отправятся в путь, не ожидая санкции какого-нибудь президента, который к тому же находится за много тысяч километров отсюда. И потом ракеты эти иногда падают с самолетов во время «учебных» полетов, вываливаются из грузовиков, когда пьяный водитель врезается на этом грузовике в дом. И все это не способствует очищению местности и укреплению здоровья населения. И т. д. и т. п.
Ну статья и статья.
Так нет. Представьте, пошли отклики, создалась одна организация, потом другая. Начались демонстрации, сперва так — десятка два-три народу, потом, глядишь, сотни, а там и тысячи. Не пускают к тому лесу, где эти ракеты собирались устанавливать, нажимают на членов муниципалитета. Те, конечно, за свои кресла держатся и тоже выступают против ракет. Словом, такую Эстебан заваруху поднял, что даже в столице аукнулось. Я его спрашиваю:
— Зачем тебе все это нужно? Других дел нет?