Тургенев без глянца
Шрифт:
Иван Сергеевич Тургенев. Из письма крестьянам села Спасское-Лутовиново. Буживаль, 4 сентября 1882 г.:
Я получил ваше письмо и благодарю вас за добрую память обо мне и за хорошие пожелания. – Мне самому очень жаль, что болезнь помешала мне в нынешнем году побывать в Спасском. – Мое здоровье поправляется, и я надеюсь, что будущее лето я проведу в Спасском.
Дошли до меня слухи, что с некоторых пор у вас гораздо меньше пьют вина; очень этому радуюсь и надеюсь, что вы и впредь будете от него воздерживаться: для крестьянина пьянство – первое разорение.
Но жалею, что, тоже по слухам, ваши дети мало посещают школу. Помните, что в наше время безграмотный человек то
За сим кланяюсь вам всем, спасские крестьяне, и желаю вам всякого благополучия. Бывший ваш помещик. И. Тургенев.
Здоровье
Николай Васильевич Щербань:
Над ним подшучивали, обзывая его недуги капризом или кокетничаньем (ибо весть о «нездоровье Тургенева» вызывала тревожное ухаживанье за ним поклонников и друзей, очевидно, ему приятное).
Но болел он действительно: во-первых – замечательною мнительностью, доходившею до того, что одно время, в 1862 году, он воображал себя пораженным аневризмом и все нянчился с немецкою машинкою, не помню, Фридрейха или Гейлигенталя, рисующею на бумаге прыжки сердцебиений, во-вторых – припадками не только своей «официальной спутницы» – как он шутил – подагры, но еще и невралгией пузыря, которая, жаловался он, внедрилась в него с 1849 года, которой он боялся больше подагры и которая мучила его нестерпимо. Раз, когда его «схватило» и он беспомощно лежал в своей спаленке близ кабинета (тоже куда не роскошной!), он вдруг приподнялся на постели и с таким страдальческим выражением, что за него стало больно, проговорил:
– Давно уже, на улице, на моих глазах, вытащили из-под омнибуса человека. Он тут же и скончался, но успел сказать, что сам бросился под колеса от невралгических мук. Он весь был раздавлен, но повторял: «Ах, какое облегченье!» Я понимаю этого человека…
Павел Васильевич Анненков:
Уже с 1857 года Тургенев стал думать о смерти и развивал эту думу в течение 26 лет, до 1883, когда смерть действительно пришла, оставаясь сам все время, с малыми перерывами, совершенно бодрым и здоровым. Болезнь, на которую он преимущественно жаловался, – стеснение в нижней части живота, он принимал за каменную, которая свела в гроб и отца его. С течением времени она миновала окончательно, не оставив после себя и следа. Затем – кроме бронхитов и простудных воспалений горла – наступила эпоха ужасов перед холерой, когда он не пропускал почти ни одной значительной аптеки в Москве, Петербурге, Париже и Лондоне, чтобы не потребовать у них желудочных капель и укрепляющих лепешек. Случалось, что при расстройстве пищеварения он ложился в постель и объявлял себя потерянным человеком; достаточно было несколько ободрительных слов врача, чтоб поднять его опять на ноги. По действию неустанно работавшего воображения, ему мерещились исключительные бедствия – он считал себя то укушенным бешеной собакой, то отравленным и сам смеялся над собой, когда припадок его проходил, оставляя ему в наследство некоторую жизненную робость. Так, он не любил останавливаться в многолюдных отелях, а искал помещения у старых приятелей. Много раз видели мы его изнемогающим под мучительными припадками подагры, которой он был подвержен, и долго думали, что это единственная серьезная болезнь его. <…> Умер же он посреди невыразимых мучений, от болезни, приведшей в тупик знаменитейших врачей Парижа, недоумевавших, против чего им следовало бороться, именно от ракового воспаления в спинной кости, пожравшего у него три позвонка, хотя это была не новость для нас: в эпоху пушкинского юбилея в Москве мы были свидетелями, что каждый вечер он заставлял бить себя по обнаженной спине стальными щетками, подозревая, что там накопился у него, по его словам, какой-то злой материал, и оставаясь днем ликующим и готовым
Николай Андреевич Белоголовый (1834–1895), врач, публицист, мемуарист:
И. С. страдал уже более 20 лет припадками упорной подагры, которые являлись раза по два в год и продолжались по несколько недель. <…> Фридрейх еще в начале 60-х годов нашел у него болезнь сердца и прописал соответствующее содержание, а года через два исследовавший его старик Булло определил артритические отложения в аорте. Сам же И. С. сказал мне, что он уже 20 лет стал замечать у себя какие-то странные ощущения в сердце, «по временам играло сердце» – выражался он, но, напротив, еще до появления ключичных болей всякие субъективные ощущения в нем прекратились, и оно сделалось замечательно покойным, и действительно, сокращения сердца были совсем правильны и пульсовая волна артерий ровна, без перебоев. В результате моего исследования получилось: ясное перерождение артерий, отложения в стенках аорты и на полулунных ее клапанах, гипертрофия левого желудочка.
Генри Джеймс:
После 1876 года я уже часто видал его больным – его терзала подагра, и он нередко чувствовал себя измученным. Тем не менее он, с присущим ему обаянием (я не могу сказать иначе), говорил о своей болезни, как и обо всем другом. Наблюдательность в этом случае направлялась на самого себя; в мучениях боли его посещали самые странные фантазии и образы, которые он анализировал с удивительной тонкостью.
Наталья Александровна Островская:
– Знаете, что со мной было сегодня? – обратился к нам Иван Сергеевич. – Я видел привиденье.
Он сказал это таким спокойным тоном, точно сообщал нам самую обыкновенную вещь. Мы, конечно, изумились.
– Как это?
– Да так, – утром, даже при солнечном свете. Я сидел у себя в комнате, ни о чем сверхъестественном и не помышлял. Вдруг вижу: входит женщина в коричневом капоте. Постояла, сделала несколько шагов и исчезла.
– Что же это? – сказала я. – Верно, болезненное состояние.
– Да, это расстройство глазных нерв.
– Вы испугались? – спросила N.
– Нет. Чего же бояться? Я знаю, что это обман зрения. Я часто вижу эту женщину. Сегодня она молчала, а то она иногда скажет несколько слов, и всегда незначащих, притом еще по-французски. Странно, что по-французски. У меня никогда не было близкой женщины-иностранки, из умерших то есть… Я несколько раз видел привидения в своей жизни. А то вот еще какая болезнь у меня была: целые месяцы преследовали меня скелеты, как сейчас помню, это было в Лондоне, – пришел я в гости к одному пастору. Сижу я с ним и с его семейством за круглым столом, разговариваю, а между тем мне все кажется, что я у них через кожу, через мясо вижу кости, череп… Мучительное это было состояние. Потом прошло.
Жилище
Иван Сергеевич Тургенев. Из письма Г. Флоберу. Спасское-Лутовиново, 22 июня 1876 г.:
Это деревянный дом, очень старый, обшитый тесом, выкрашенный клеевой краской в светло-лиловый цвет; спереди к дому пристроена веранда, увитая плющом; обе крыши <…> железные и выкрашены в зеленый цвет; верх нежилой, его окна заколочены. Этот домик – все, что осталось от обширного жилища в форме подковы <…>, сгоревшего в 1840 г.
Афанасий Афанасьевич Фет:
Воздержусь от описания Спасской усадьбы <…>, хорошо знакомой публике и по описаниям, и по фотографиям; скажу только раз навсегда, что план дома представлял букву «глаголь», а флигель – как бы другую ножку буквы «пе», если бы верхняя часть «глаголя» соприкасалась с этой ножкой; но так как между домом и флигелем был перерыв, то флигель выходил единицей, подписанной под крышею «глаголя».