Турмс бессмертный
Шрифт:
— Как и ты, я дожидаюсь суда оракула. Наш царь Клеомен, мой дядя, видел плохой сон обо мне и отослал меня из Спарты. Я — потомок Геракла…
Меня так и подмывало ответить, что, зная нрав Геракла и то, как носило его по всему свету, можно быть уверенным: повсюду на земле у него найдутся тысячи потомков! Но, поглядев на незнакомца, я обуздал присущую ионийцам насмешливость — такой гордостью преисполнена была стать этого юноши.
По собственному почину он рассказал мне всю свою родословную, под конец же объявил:
— Мой отец — Дориэй, признанный красивейшим из мужей в нынешней Спарте, и я вправе носить его имя, но только не на родине… Ибо Дориэй —
Мне хотелось заметить, что еще Троянская война могла бы научить спартанцев не полагаться ни на мужскую, ни на женскую красоту. Но я вовремя сдержался, понимая, что для незаконного отпрыска Дориэя это больной вопрос. Тем более что и мое происхождение было чрезвычайно темным.
В молчании мы одевались, стоя на берегу клокочущего ручья. Округлая дельфийская долина под нами погружалась в сумерки. На горных склонах играли то багровые, то синие отблески заката. По всему моему телу разливалась усталость. Но я рад был, что живу, сильный и — чистый! А еще я ощущал, как во мне зарождается искренняя привязанность к чужаку, который соревновался со мной, не выспрашивая, кто я и откуда.
Пока мы шли по тропе среди скал к жилым постройкам вокруг храма, он то и дело посматривал на меня и наконец сказал:
— Хотя мы, спартанцы, стараемся держаться от чужих подальше, ты пришелся мне по душе. Ведь я один — а когда человек с самого детства привык проводить все дни в кругу своих сверстников, ему уже трудно без друзей. Пусть, покинув мой народ, я больше не связан его законами и обычаями, груз их тянется за мной следом, подобно цепи… Уж лучше мне погибнуть на войне, чтобы мое имя выбили на надгробном камне, чем жить здесь!
— Я тоже один, — сказал я в ответ. — По своей воле я прибыл в Дельфы, чтобы получить отпущение или принять смерть. Ибо зачем мне жить, обрекая проклятию мой город и всю Ионию? [9]
9
Иония — область на западном побережье Малой Азии, близ Лидии и Карии, с островами Хиос и Самос и с двенадцатью городами Хиос, Эритреч, Теос, Колофон, Эфес, Самос, Приема, Милет, Фокея, Клазомены, Лебедос и Миунт.
Дориэй смерил меня подозрительным взглядом из-под прядей мокрых волос, свернувшихся колечками у него на лбу. Я же, протянув к нему руки, взмолился:
— Не осуждай меня, не выслушав до конца! Пифия в священном исступлении уже сняла с меня вину. Не жуя лавровых листьев, не вдыхая паров из скважины, да и не с треножника произнесла она это, но от одного лишь моего вида впала в неистовство…
Тут вновь взыграл во мне привитый ионийским воспитанием дух скептицизма, и я, осторожно оглядевшись вокруг, сказал с улыбкой на устах:
— Мне кажется, она неравнодушна к мужчинам. Конечно, она избрана богами, но, право, жрецам, должно быть, иногда непросто найти священный смысл в ее безумных словах.
Дориэй в ужасе замахал руками.
— Ты что же, не веришь оракулу? — закричал он. — Знай: если вздумаешь богохульствовать, я не желаю иметь с тобой ничего общего!
— Не нужно так пугаться, — возразил я. — Все имеет две стороны: зримую и незримую. Мы, ионийцы, порой смеемся
— Я не понимаю тебя, — в недоумении отвечал Дориэй.
На том мы и простились этим вечером, но на другой день он сам отыскал меня и спросил:
— Не ты ли тот муж из Эфеса, который поджег храм Великой матери богов [10] в Сардах [11] , отчего загорелся весь этот город?
— Да, это мой грех, — признал я. — Я и только я, Турмс из Эфеса, был виновником пожара в Сардах.
Тут, к моему удивлению, миндалевидные глаза Дориэя восторженно засверкали, и он принялся превозносить меня, хлопая по плечам и обнимая.
10
Храм Великой матери богов — храм Кибелы, богини материнской силы и плодородия.
11
Сарды — столица Лидийского царства; после завоевания Лидии Киром II — резиденция персидских сатрапов. Разрушением этого города в 498 г. до н. э. началось ионийское восстание.
— Виновник? — восклицал он. — Да ты же герой Эллады! Или ты не знаешь, что от искры пожара в Сардах вспыхнуло восстание по всей Ионии — от Геллеспонта до Кипра?
Слова его меня испугали: большего безрассудства я не мог бы и вообразить.
— Раз так, вся Иония сошла с ума, — сурово ответил я. — Когда прибыли корабли из Афин, мы, правда, совершили набег на Сарды. Три дня туда мчались, словно стадо овец за бараном, но город, обнесенный мощными стенами, взять не смогли. Да мы и не пытались, а тут же повернули назад, скача еще быстрее. Многие были перебиты отрядами персов, но многие в темноте и давке пали от рук своих…
Нет, — продолжал я, — не геройский это был поход. Под конец дело дошло даже до того, что у стен Эфеса мы случайно натолкнулись на женщин, которые ночью праздновали свой праздник. Мужчины же выступили из города, чтобы постоять за жен и дочерей, и истребили больше наших, чем убили между Сардами и Эфесом персы. Так бесславно окончился наш лихой набег.
Но Дориэй возмущенно потряс головой и сказал:
— Война есть война, и что бы там ни было, пасть на войне ради своей родины всегда почетно. Ты говоришь не как эллин!
— А я и не эллин, — подтвердил я. — Много лет назад я очнулся в незнакомой мне местности близ Эфеса под дубом, расщепленным молнией, а вокруг валялись мертвые овцы. Баран боднул меня, лежащего без сознания, и я ожил. На мне не было никакой одежды ее спалило молнией, из-за чего у меня на теле навсегда осталась черная отметина. Но Зевс не смог лишить меня своей молнией жизни, хоть, видно, и пытался.
6
Наступила зима, и вот наконец мне приказано было предстать перед четырьмя жрецами дельфийского храма. Доведенный до истощения долгим постом, изнуренный ежедневными упражнениями на стадионе, я ощущал озноб. Жрецы в храме начали по-стариковски дотошно выспрашивать у меня, что мне известно о восстании городов Ионии и о казненных или изгнанных наместниках персов.