Тут и там. Русские инородные сказки - 8
Шрифт:
В большом доме поселилась пожилая пара. Сеньор Гонсалу и дона Беатриш. Они пригласили вас с мамой на чай. Дона Беатриш испекла ванильное печенье, кексы с изюмом и торт с вишней. А апельсины, спрашиваешь ты, почему вы ничего не испекли из апельсинов? Мама делает страшные глаза, но дона Беатриш улыбается и приносит тебе корзинку. Иди, говорит она, нарви апельсинов сколько хочешь, потом решим, что из них сделать. Ты смотришь на маму. Ну иди, иди, говорит мама, раз дона Беатриш разрешает. У входа в дом сеньор Гонсалу играет с радиоуправляемой машинкой. Машинка, смешно подскакивая, едет по посыпанной песком дорожке.
Сеньор Гонсалу и дона Беатриш все-таки закрыли ворота сада. Теперь ты ходишь туда,
Тебе семь лет, и ты не знаешь, как тебе жить дальше. Позавчера в больнице умер Зе Педру. Два месяца назад он лазил в апельсиновый сад, а ты его страховал. Зе Педру хвастался, что сеньор Гонсалу гнался за ним, но не поймал. Потом вы ели апельсины у тебя дома и все измазали соком. А на следующий день Зе Педру увезли в больницу в город, и больше ты его не видел до самых похорон. Ты лезешь в карман и трогаешь пальцами маленький перочинный ножик с двумя лезвиями, ножницами, пилкой для ногтей и костяной зубочисткой. Ты хотел подарить его Зе Педру на день рождения, но не успел.
У мамы появилась личная жизнь. Личная жизнь — это Жорж, хозяин оружейного магазина. Женщины имеют право на личную жизнь, говорит мама, собирая чемодан. Жорж пригласил ее на выходные на Мадейру. Я тоже полечу, спрашиваешь ты. Нет, говорит мама, ты поживешь у сеньора Гонсалу и доны Беатриш. Ты вспоминаешь Зе Педру, и тебя начинает тошнить. Что с тобой, пугается мама. Ничего, говоришь ты, я в порядке. Езжай на свою Мадейру. Тебе семь лет, и ты согласен с тем, что женщины имеют право на личную жизнь.
Дона Беатриш разрешает тебе ходить по всему дому и все смотреть, а сеньор Гонсалу дает тебе поиграть со своей радиоуправляемой машинкой, но на улице идет дождь, а в холле машинка поскальзывается на мраморном полу и плохо заворачивает. Ты думаешь, что дона Беатриш и сеньор Гонсалу симпатичные старики, но тебе с ними неуютно. Тебе кажется, что они все время на тебя смотрят, даже когда их нет рядом. Спать тебя укладывают на втором этаже в небольшой комнате, полной игрушек. Чьи это игрушки, спрашиваешь ты. Твои, говорит дона Беатриш, выключая свет. Чтобы ты себя чувствовал как дома. Но ты не чувствуешь себя как дома. Тебе не нравятся игрушки, их слишком много, и они какие-то очень разные, как будто принадлежат сотне разных детей. Ты засыпаешь, сжимая в руке маленький перочинный ножик.
Ночью тебе снится, что к тебе приходит Зе Педру, бледный и мертвый, каким ты его видел на похоронах. Он хватает тебя за шею и начинает душить, и ты просыпаешься от ужаса и еще оттого, что тебе не хватает воздуха. Возле кровати молча стоят дона Беатриш и сеньор Гонсалу и смотрят на тебя невидящими глазами. Их рты синхронно открываются и закрываются, они тяжело дышат и то и дело шумно сглатывают, как будто большими глотками пьют что-то невидимое, и ты чувствуешь, что это невидимое вытекает из тебя. Зе Педру, думаешь ты, Зе Педру, и внезапно, как будто тебе показали картинку, вспоминаешь про ножик. Ты разжимаешь кулак, торопливо вытаскиваешь оба лезвия и ножницы. Дона Беатриш делает слишком большой глоток и закашливается, сеньор Гонсалу поднимает руку, чтобы похлопать ее по спине. Ты зажмуриваешься и бьешь.
Тебе восемь лет, и ты только что вышел из больницы. Пока ты болел, мама нашла работу в столице, сняла там квартиру и записала тебя в новую школу. Через неделю вы переезжаете. Иногда ты хочешь поговорить с мамой о том, что произошло в большом доме, но мама всегда переводит разговор, ей так велел врач.
Тебе пятнадцать лет. Мама велела прибрать в комнате, сколько можно, сказала мама, жить в свинарнике. Я подросток, заявляешь ты, мне положено, но мама приносит из кухни огромный пакет для мусора, ты с легкостью поместился бы в него целиком, и вручает тебе. Глупости, говорит она, подростки тоже не должны жить в свинарнике. Ты картинно закатываешь глаза, но мама уже вышла из комнаты, поэтому ты раскрываешь пакет и начинаешь кидать в него все без разбору: тетради, диски, расческу без зубчиков, сломанный браслет от часов, гантелю и одинокий ботинок, который почему-то валялся под кроватью. На всякий случай ты переворачиваешь ботинок и встряхиваешь, мало ли что там может лежать. На пол выпадает маленький перочинный ножик. Ты поднимаешь его, крутишь в пальцах, — похоже, когда-то у него было два лезвия, пилка для ногтей, ножницы и зубочистка, а сейчас осталась только пилка и ножницы, — и никак не можешь вспомнить, откуда он у тебя взялся. В коридоре звонит телефон, это тебя, кричит мама, ты бросаешь ножик в пакет для мусора и выходишь из комнаты.
Тебе тридцать лет, Арлет — двадцать пять. Вначале вы хотели поехать в свадебное путешествие куда-нибудь на Карибы, но потом передумали и теперь ездите по стране и останавливаетесь в каждом мало-мальски интересном, городе: Арлет особенно любит маленькие городки на севере. Ее восхищают дома, сложенные из серого камня. По вечерам вы гуляете взявшись за руки и целуетесь под деревьями. Воздух пахнет медом. Смотри, говорит Арлет, смотри, какая странная женщина, уставилась на нас. Да, бормочешь ты, целуя ее в шею, да, очень, очень странная, ужасно странная женщина, зачем она на нас уставилась. Арлет сердится и мотает головой, ну прекрати, ну посмотри, вдруг она сумасшедшая, вдруг она на нас нападет. Если она на нас нападет, говоришь ты и делаешь серьезное лицо, да, заинтересованно спрашивает Арлет, мы от нее убежим, заканчиваешь ты, подхватываешь Арлет на руки — как хорошо, что она такая легкая, — и бежишь так быстро, как только можешь. Арлет хохочет. Мой храбрый рыцарь. Ты ставишь ее на землю и наконец оборачиваешься посмотреть на странную женщину. Она действительно смотрит на вас не отрываясь и тяжело дышит с открытым ртом, наверное, у нее астма. Зе Педру, неожиданно отчетливо звучит у тебя в голове, и тебя начинает тошнить. Что, пугается Арлет. Ничего, говоришь ты, сжимая ее руку, все-таки я был прав, чертов осьминог был несвежий. Тебе тридцать лет, Арлет двадцать пять, у вас свадебное путешествие, и ты не будешь сейчас думать о всякой ерунде.
ТАЙНА
В доме моего деда, полковника Франсишку Неграу, обедали всегда в одно и то же время. Ровно в полдень дедов ординарец Мейрелеш ударял в огромный колокол во внутреннем дворе. Это означало, что стол накрыт, кто опоздает, будет ждать до ужина.
Когда мне исполнилось шесть лет, меня отдали в колледж Святого Сердца. Утренние занятия там заканчивались в половину первого, и, чтобы не оставлять ребенка без обеда, бабушка предложила деду накрывать на стол часом позже.
— Глупости, — буркнул дед. Он зажал в зубах трубку, поэтому у него получилось «гъупости». — Ждать целый час из-за того, что какие-то чертовы монашки… — Я представила себе, как отреагировала бы на «чертовых монашек» директриса колледжа сестра Селеште, и фыркнула от смеха. Бабушка кинула недовольный взгляд вначале на меня — я сжала губы и попыталась сделать серьезное выражение лица, потом на деда. Дед вынул трубку изо рта и улыбнулся. Улыбка у него была удивительная — мягкая и как будто слегка виноватая. — Почему бы вам, дорогая, — сказал он, целуя бабушке руку, — почему бы вам не поговорить с сестрами? Я уверен, они будут не против отпускать Терезиню пораньше.
Прошло пятнадцать лет, но я до сих пор помню то острое чувство восторга, которое охватывало меня всякий раз, когда в без четверти двенадцать в классной комнате раздавался осторожный стук и в дверь заглядывало щекастое лицо водителя Пинту.
— Барышню. Терезу ждут к обеду, — извиняющимся тоном говорил он и добавлял галантно: — Если сестра не возражает.
Сестры кривились, но не возражали. Только однажды молоденькая нервная сестра Маргарида, преподававшая у младших девочек рисование и физкультуру, попробовала возмутиться.