Туз в трудном положении
Шрифт:
– Почему это? – бесстрастно поинтересовался Тахион.
Сэм Дональдсон принял подачу и выпалил в своей отрывистой манере:
– Ваша взаимная антипатия всем известна. В интервью, которое вы в семьдесят втором году дали журналу «Тайм», вы назвали Джека Брауна величайшим предателем за всю историю Америки.
Джек напрягся и с силой затушил свой «Кэмел». Тахион на секунду пожалел своего собеседника из-за того, что ему предстоит перенести.
– Мистер Дональдсон, вы могли бы заметить, что это интервью было дано шестнадцать лет назад.
– Значит, вы простили мистеру Брауну пятидесятый год?
– Да.
– А вы, мистер Браун? – выкрикнул свой вопрос Бакли из «Нью-Йорк таймс».
– Мне нечего прощать. У меня есть только сожаления. То, что произошло в пятидесятом, было фарсом. Я вижу, что он начинает повторяться, – и я здесь для того, чтобы высказать предостережение. У нас с доктором Тахионом не только общее прошлое. Нас объединяет наше восхищение Грегом Хартманном.
– Ваше примирение устроил сенатор?
– Только с помощью собственного примера, – ответил Тах. – Это он стоял за мировым турне ВОЗ для проверки того, как живут дикие карты по всему миру. Сенатор очень убедительно говорил о примирении и исцелении старых ран. – Тах посмотрел на Джека. – Наверное, мы оба приняли этот урок серьезно.
– И у нас есть еще нечто общее, – добавил Джек. – Я – дикая карта. Одна из первых. Доктор Тахион уже сорок два года работает с жертвами этого вируса.
Это было приятным преувеличением, но Тах не стал ничего уточнять. Иначе всплыл бы тот факт, что в течение тринадцати лет, с пятидесятого по шестьдесят третий год, Тахион был бесполезным алкашом, бродившим по улицам и сточным канавам Европы и Джокертауна. А причиной его падения и депортации были те самые злополучные слушания КРААД и предательство Джека.
– …и нам не нравится то, что происходит в стране. Ненависть вернулась – и нас это пугает.
Тахион заставил себя вынырнуть из воспоминаний.
– Значит, вы обвиняете преподобного Барнета в разжигании пламени ненависти и нетерпимости? – спросил серьезный молодой человек из Си-би-эс.
– Я считаю, что Лео Барнет руководствуется принципами – такими, какими он их видит. Но то же самое делал в Сирии Нур аль-Алла, и в этой злосчастной стране я видел, как ни в чем не повинных джокеров побивали камнями на улицах. Неужели мы хотим перенести такие страдания в нашу страну? – Тах покачал головой. – Не думаю. Грег Хартманн…
– Тайный туз и убийца, – раздался из толпы пронзительный голос.
Люди отпрянули в стороны: отражающееся на узком лице Сары безумие отталкивало. Тахион привстал.
– Вот дерьмо! – проворчал Джек.
– Что вы станете делать, доктор Тахион? Он один из ваших. Один из пасынков дьявола. Только вы можете его остановить!
Слова Сары становились невнятными из-за слез.
– Сделай что-нибудь! Возьми ее под контроль! Предприми что-то! – прошептал Джек.
«И только ухудшить и без того отвратительную ситуацию?» – с горечью ответил он тузу телепатически.
Толпа репортеров развернулась к женщине,
– Мисс Моргенштерн! На каких… А у вас… Улики… «Пост…»
Крики становились все громче. Для перенапряженных нервов Тахиона они словно обрели физическую форму – превратились в волну, готовую вот-вот обрушиться на хрупкую фигурку.
Сара стремительно развернулась и исчезла в толпе заинтересованных зевак. Тахион посмотрел на жадные любопытные лица репортеров – и склонил голову. Им придется что-то скормить.
«Матерь моей матери, простите меня!» – вознес он молитву – и отдал Сару на растерзание.
– Эта несчастная девушка плохо переносит стрессы! – объявил он ясным и громким голосом. – Вчерашние разоблачения относительно нее и сенатора Хартманна…
– Значит, между ними была связь? – тут же спросил Дональдсон.
– Нет. Девочка влюбилась в сенатора и не смогла вынести его упорных отказов. Думаю, она разрывается между любовью к нему и желанием отомстить. Вы помните, как говорится: «Нет ничего страшнее отвергнутой женщины».
– Точно, – вставил Джек.
– Я пытался заинтересовать эту молодую леди собой, но она была одержима сенатором. Печально, – закончил Тахион.
«Но не так печально, как то, что я только что с ней сделал».
– Кто вы такой? – пронзительно вопросила Сара.
Мужчина, державший ее за руку, не ответил. Или, возможно, в хаосе из вопросов и ярости, обрушившимся на них, словно цунами, ее слова просто потонули.
Однако что-то в его поведении говорило о том, что он ее игнорирует.
Первыми, конечно, появились малозаметные охранники: они надвигались на нее в своих темных костюмах-тройках, бормоча что-то в ларингофоны. Она стояла, бросая вызов, прямая и одинокая, в своей коричнево-зеленой юбке и белой блузке с длинными рукавами, подняв подбородок над жабо, которое было гораздо более скромным, чем у Тахиона. Она не обращала никакого внимания на шум. Она вывалила правду на ковер, словно кучку дерьма, которая теперь блестела и воняла под жаркими лампами телевизионщиков, и это дерьмо нельзя было не заметить или спрятать. Теперь она готова принять последствия своего шага.
Ее схватили за запястье. Она повернулась, готовясь направить пинок в габардиновый пах. Вместо мощного юного громилы рядом оказался невысокий, седой, лысеющий мужчина, с брюшком, вздымающимся под футболкой с Микки-Маусом. Овчарки были еще далеко.
Теперь седой тянул ее к боковой двери со скромной, но неудержимой властностью речного буксира. Охранники завязли в водоворотах делегатов и репортеров, забрасывающих друг друга вопросами. Последний взгляд в сторону кафе показал ей Джека Брауна: тот смотрел ей вслед с выражением недоумевающего разобиженного младенца. Рядом с ним Тахион озирался с неврастеническим отчаянием, словно худосочный щеголь восемнадцатого века, у которого камердинер пукнул в гардеробной.