Тварь
Шрифт:
— Дружок, — сказал я, — ты влип, здорово влип. Тебя застукали на краже со взломом. Ты что-то стащил из кабинета Йорка, а мисс Мэлком подстрелили. Так что смотри, не скажешь — тебе же хуже будет.
— В нее стреляли? Она... умерла?
Говорить ему правду не имело смысла.
— Пока жива. Если она умрет, тебе светит обвинение в убийстве.
— Нет, нет! Я этого не делал! Был в лаборатории, признаюсь, но я в нее не стрелял. Да и когда бы я успел? На меня набросились, чуть не убили...
— Серьезно? А ты в самом деле потерял сознание? Допустим. Я гнался за ними, пока не услышал
Он побледнел. На лбу забилась маленькая вена, ногти судорожно сжатых рук до крови впились в ладони.
— Вы мне ничего не пришьете, — сказал он. — Я ничего не делал, клянусь.
— Да? Ты что взял из кабинета?
Пауза, потом он выдавил:
— Ничего.
Я принялся за его карманы — пусть только попробует брыкаться. Один за другим я выворачивал их, рассыпая содержимое вокруг кресла. Бумажник, корешки театральных билетов, два старых письма, ключи и пятьдесят центов мелочью. Все.
— Значит, твоя находка понадобилась кому-то еще, правильно? — он не ответил. — Ну, так она им и досталась.
— Я ничего не брал, — повторил он.
Он нагло врал.
— Тогда почему же они подстерегли тебя и чуть не вышибли мозги? Ответь-ка на это, — он не отозвался ни словом. Я достал завещание и помахал им у него под носом. — Бумажки лежали вместе, хотя те были важнее. Но что для тебя важнее завещания? Ты дурак, Гент-младший. Не за свое дело взялся, согласен? Если бы у тебя хватило соображения сжечь его, ты мог огрести немалые деньги при разделе наследства, тем более, что мальчонка несовершеннолетний. Так ведь нет, тебе все равно, если его найдут и утвердят, потому что то, другое, для тебя важнее. Там пахнет деньгами покрупнее. На что ты рассчитывал, Гент-младший, а?
В ответ на мою маленькую речь он только насмешливо ухмыльнулся.
— Ладно, — сказал я, — слушай, что я сейчас сделаю. Видок у тебя сейчас аховый, но ты просто красавец по сравнению с тем, как будешь выглядеть через десять минут. Буду лупить, пока из тебя дерьмо не поползет, и уж тогда у тебя развяжется язык. Ори сколько угодно, все равно тебе никто не поможет.
Я замахнулся. Он не стал ждать. Из него так и посыпалось.
— Не надо! Там не было ничего особенного. Однажды я... я украл у дяди деньги. Он поймал меня и заставил подписать признание. Я не хотел, чтобы его нашли, а то мне не досталось бы ни цента. Вот я его и взял.
— Да? Зачем же оно так понадобилось другим?
— Не знаю. В него было вложено еще что-то, я не посмотрел. Может быть, за этим они и охотились.
Я не мог сказать с уверенностью, врет он или нет. То, что он говорил, звучало правдоподобно.
— Ты стрелял в мисс Мэлком?
— Глупости, — я туже затянул галстук. — Пожалуйста, не надо, вы меня душите. Я ни в кого не стрелял. Я ее даже не видел. Ведь можно проверить, у полиции есть такой тест, правда?
— Да, парафиновый тест. Ты на него согласен?
С видом облегчения он кивнул. Я отпустил его. Если бы он действительно стрелял, то не совался бы со своей идеей. А перчаток он не надевал, это я знаю точно.
Перед домом затормозила
— Проваливай, да смотри не исчезай совсем. Если попробуешь дать тягу, сверну твою тощую шею. И запомни: если мисс Мэлком умрет — тебе крышка, так что лучше молись.
Он вскочил с кресла и почти бегом кинулся к двери. С дороги донесся удаляющийся топот ног. Я направился к лестнице.
— Как она?
Врач закрепил повязку пластырем и обернулся.
— Ничего серьезного. Обморок от шока, — он убрал инструменты в саквояж и достал записную книжку. Рокси пошевелилась и открыла глаза. — Вы, конечно, понимаете, что мне придется сообщить об этом. Полагается извещать полицию о всех случаях огнестрельных ранений. Попрошу имя.
Рокси посмотрела на меня с кровати. Я знаком переадресовал вопрос ей. Она пробормотала:
— Элен Мэлком.
— Адрес?
— Я живу здесь.
Она сообщила свой возраст. Врач записал ее приметы, потом спросил, нашел ли я пулю.
— Да, она застряла в стене. Тридцать второй калибр, кончик свинцовый. Я передам ее полиции, — он захлопнул книжку и сунул ее в чемоданчик. — Я хотел бы, чтобы вы взглянули и на мальчика, доктор, — добавил я. — Ему было очень плохо.
В двух словах я описал события последних дней. Доктор взял чемоданчик и последовал за мной.
— Я знаю мальчика, — сказал он. — Чрезмерное возбуждение вредно для любого юнца, в особенности при таком напряженном режиме, как у него.
— Вы и раньше к нему ходили? Я думал, его лечил отец.
— Самого мальчика я не видел, однако мне несколько раз случалось разговаривать в городе с его отцом, и он отзывался о сыне с большой гордостью.
— Я думаю. Вот и он.
Доктор начал считать пульс, а я подмигнул ему через плечо. Растон заулыбался в ответ. Пока врач осматривал его, я присел к столу и стал листать папку с большими, девять на двенадцать, фотографиями кино-ковбоев. Растон был гением, но мальчишеское в нем то и дело прорывалось наружу. На нижних полках среди прочих книг нашлось несколько свежих вестернов и кое-какие книжки по географии Америки восьмисотых годов. Над столом висело лассо и старая “десятигалонная” шляпа с автографом известнейшего из героических скотогонов Голливуда. Не знаю, почему Йорк не оставил своего сынишку в покое и не дал ему просто радоваться жизни, как положено ребятам. Готов спорить, Растон охотнее стал бы ковбоем, чем чудо-ребенком. Он увидел, как я разглядываю его вещи, и улыбнулся.
— Ты когда-нибудь бывал на Западе, Майк? — спросил он.
— Оттрубил пару месяцев в пустыне, когда меня призвали.
— А видел ты там хоть раз настоящего ковбоя?
— Нет, но мы с полгода были соседями по койке с одним ковбоем. Он ходил в сапогах с высокими каблуками, пока сержант его не обломал. Тот еще чудик. Не хотел снимать шляпу в душевой. Утром, как встанет, первым делом напяливал шляпу. Никак не мог привыкнуть к узким полям и все норовил прикоснуться к шляпе, встречая лейтенанта, вместо того, чтобы отдать честь.