Твари Господни
Шрифт:
– Я последний, – так же коротко, но совершенно с другой интонацией бросил Виктор.
– Я иду, – и Лиса шагнула вслед за Дженеврой.
"Ну кто бы сомневался", – Кайданов взял Рэйчел за руку и они пошли за вошедшим в портал сразу за Лисой Монголом. За ними, судя по дыханию, шел Наблюдатель, а замыкал группу, разумеется, Виктор.
Едва ступив на "мост", Герман понял, что идти по нему можно только по одному. Золотая лента, разматывавшаяся в неверную скрытую туманом даль, для прогулок под руку была, пожалуй, узковата. Поэтому он стразу пропустил Рэйчел вперед, и в следующее мгновение осознал наконец то, что уже пару секунд сообщали ему все его органы чувств, считая, разумеется, и те, для которых умники из Бюро Документации так и не удосужились подобрать приемлемых названий. Полотно дороги – или это все-таки был мост? – было нематериально. Во всяком случае, ощущение было такое, что идешь по чуть пружинящей под ногами, тонкой, как шелк, или, вернее, как водяная пленка, и такой же полупрозрачной ленте, словно сотканной из золотистых лучей света. А внизу, под ногами, и наверху, над головой, колышутся пологие волны тумана, окрашенные в палевые с нежным жемчужным сиянием цвета, скрывающие от глаз две угадываемые одной лишь душой бесконечности, между которыми и протянулась их "золотая" тропа. И все. Ни тепла, ни холода, ни дуновения ветра, ни звука. Впрочем, нет. На пределе слышимости – не ушами, а скорее, сердцем – угадывался какой-то легкий, едва различимый звон, как от мириад серебряных колокольчиков, раскачивавшихся в невообразимой дали.
Шли молча и осторожно, хотя, судя по всему, если идти так, как они, цепочкой, один за другим, то никакой опасности дорога не представляла. Не бревно мокрое и не натянутый над площадью канат.
"Метра, пожалуй, полтора…"
Однако ощущение бездонной пропасти под ногами к самонадеянности и браваде не располагало. К оптимизму, впрочем, тоже. Однако заботило теперь Кайданова другое. "Мост" казался бесконечным, и, следовательно, был, как минимум, очень длинным. А значит, и идти по нему им предстояло долго. А насколько хватит сил и выдержки у Рэйчел, Герман не знал.
– Это недолго, – как будто угадав его мысли, сказал откуда-то сзади Виктор. – Это только видимость. Скоро придем.
Слова были ободряющими, но вот интонация…
"Чего он боится? Или это все-таки не страх, а что-то другое?"
Кайданов отвлекся на мгновение, занятый мыслями о том, что же такое их ждет там, впереди, что все, кто здесь уже побывал, испытывают по отношению этого нечто, если и не страх, то какие-то другие, но явно негативные чувства; отвлекся и пропустил момент, когда дымка рассеялась, или просто исчезла, и перед глазами открылась странная картина, моментально превратившая поселившуюся в сердце тревогу, в ноющую, как не зажившая рана, тоску. Зрелище, и в самом деле, было тоскливое. Сверху низкое холодное небо без солнца и звезд, внизу голые серые скалы, и огромное черное пятно с крошечным мазком зелени посередине. А мост теперь походил на сегмент исполинской дуги, плавно, с очень малым углом склонения опускавшейся с километровой, надо полагать, высоты к тому самому пятнышку зелени, за который сразу же цеплялся взгляд на фоне унылой серости скал и устрашающей черноты похожего на чернильную кляксу пятна.
Что из себя представляет эта странная бугристая чернота внизу, Кайданов рассмотреть не успел. С пространством и временем здесь творились настоящие чудеса, а видимые размеры и расстояния на поверку оказывались сплошной иллюзией. Вот вроде бы, только что шел по незаметно выгибающейся тропе над невразумительным, но отчего-то неприятным этой своей чернотой пространством к далекому островку зелени, а в следующее мгновение уже сходишь по довольно крутому, но не скользящему под подошвами туфель узкому полупрозрачному пандусу на вершину невысокого сплошь заросшего зеленой травой холма. Такие вот метаморфозы. Но не в этом дело.
Холм был совершенно пуст, однако Кайданов его и не рассматривал. Последние шаги по золотой тропе он сделал, не отрывая глаз от того, чем обернулось вблизи черное пространство "пятна", со всех сторон окружавшее зеленый остров. Воздух был абсолютно прозрачен, как в ясный зимний день, а высоты здесь было максимум метров пятнадцать, так что глаза Кайданова, для которых и ночная тьма могла обернуться, пожелай он того, питерской белой ночью, различали все до мельчайших деталей на многие десятки метров вокруг. И зрелище это было не то, чтобы страшное – Герман был ведь не из слабонервных – но до ужаса мрачное, только усилившее и без того затопившую его душу тоску. Перед ним – на сколько хватало глаз – раскинулось поле давным-давно отгремевшей битвы. Кто здесь воевал и с кем, знать было не дано. Одно было очевидно: здесь сражались и умирали люди. Во всяком случае, похожи они были именно на людей, однако сказать что-то более определенное не представлялось возможным. На черной, как бы сожженной и запекшейся от невероятного жара земле застыли в разнообразных позах, в которых настигла их общая судьба, тысячи и тысячи превратившихся в черные изваяния фигур. Но Кайданов "видел", знал – почувствовал это сразу же, с первого взгляда, и принял без рассуждений и вопросов – что это не скульптуры, выточенные из черного, как антрацит, камня, а именно мертвые люди. И еще одну вещь он понял, едва осознав, что, на самом деле, видят его глаза. Грандиозное сражение это произошло очень давно. Не сто лет назад, и даже не тысячу… Очень давно. И было оно последним для всех, кто сошелся в смертельной схватке на этом, таком же мертвом теперь, как и они сами, поле. Победителей не было, если не считать таковой смерть, которая и подарила вечности и правых, если таковые здесь были, и виноватых. Вечность, вот о чем говорили это место, и это поле, и черные эти фигуры. И магия… Магия, убившая их всех и сохранившая их такими, какими они встретили свой последний миг.
Рассматривать разбросанные по полю фигуры можно было до бесконечности, но Кайданова вернуло к действительности движение. Не то, чтобы он окончательно освободился от впечатления, сразу и властно захватившего душу и практически мгновенно превратившегося в настроение и состояние. Он все еще пребывал как бы внутри тяжелого сна, но когда Дженевра двинулась вниз по склону, он это увидел и ощутил необходимость следовать за ней. Впрочем, состояние Кайданова было гораздо более сложным, чем можно ожидать от переживаемого наяву кошмарного сна. Как бы то ни было, он сохранил некоторую свободу воли, и поэтому, вероятно, не пошел бездумно, как баран какой-нибудь, за женщиной-воином, а шагнул сначала к Рэйчел, взял ее за руку, и уже затем, оба они молча пошли за синеглазой валькирией туда, куда она держала свой путь.
Они медленно спустились с холма и пошли между превратившимися в черный камень телами. Впрочем "антрацитом" стала не только живая плоть. Одежда, оружие, кольчуги и шлемы, древки копий и знамен, и сами эти наконечники и знамена, все было теперь черным и вечным, отдаленно напоминая какой-то грандиозный, созданный больной фантазией скульптора и архитектора военный мемориал. Однако и эта мысль всего лишь прошла по краю сознания и исчезла, поглощенная мощным, ни на что не похожим впечатлением, которое производило открывшееся перед ними поле брани. Смерть, вечность, тишина…
Тишину нарушила Дженевра.
– Это я, – сказала она, останавливаясь. – Тогда меня звали Шаед Ши.
"Не знающая страха… " – Кайданов увидел распростертую на черной земле фигуру и сразу же понял, что все так и есть. Это была Дженевра, хотя даже понять, что это женщина, а не мужчина, можно было только по оставшемуся открытым лицу с тонкими изящными чертами и распахнутыми в вечность черными глазами.
Женщина лежала, упав навзничь, держа в раскинутых в стороны руках что-то наподобие короткой алебарды и круглый щит. Тело ее было скрыто под окаменевшими складками короткого черного плаща, но ноги и руки, закованные в кольчатую броню были хорошо видны. И еще, разумеется, лицо… Шаед Ши улыбалась.
– Славная смерть, – неожиданно для самого себя сказал Кайданов и склонил голову в память о бесстрашной женщине, которая много тысячелетий назад с улыбкой на губах встретила смерть, уже поймав перед этим своим когда-то живым и, наверняка, красивым телом два колющих удара листовидных копий в грудь, рубящий – мечом в левое бедро, и стрелу, обломок которой, по-прежнему, торчал из ее правого плеча.
– Идите, – сказала Дженевра каким-то неживым голосом. – Идите дальше. А я побуду с ней.
Она так и сказала, и в ту же самую секунду Кайданов почувствовал, что, действительно, должен идти. Это не был зов или что-то в этом роде, позвавшее его вдруг в глубину поля мертвых. Это было похоже на то, как если бы кто-то обвязал его сердце тонкой, но не поддающейся разрыву нитью, а потом тихонько потянул… Куда?
"К себе… " – И Герман пошел, отметив, однако, краем сознания, что Рэйчел по-прежнему идет рядом, хотя ее руку он больше в своей не держал.
Он не смог бы сказать, сколько времени брели они вдвоем среди хаоса, образованного черными фигурами, среди которых попадались, как он теперь видел, не только люди, но и животные. Кони, псы, волки и тигры… и даже одна огромная птица, показавшаяся Кайданову похожей на горного орла. А потом он увидел себя и сразу же понял, что это он и есть, хотя внешне на этого человека не был похож ни нынешний Герман, ни тот, каким родила его земная мать.