Твердый сплав(Повесть)
Шрифт:
Сзади них перешептывались: кто такой, да откуда, да зачем?
Они прошли в светлую, чисто вымытую комнату, полы которой ходуном ходили от топота пляшущих за стеной. Оттуда слышались переборы гитары, лихой перепляс и высокие голоса девушек.
— Вот я к вам по какому делу, — снова доставая из бумажника фотографию, сказал Шилков. — Посмотрите, не знали ли вы этого человека?
Наташа взяла фотографию.
С минуту она вглядывалась в нее, а потом, подняв на Шилкова глубокие черные глаза, тихо сказала:
— Знаю.
— Что? — переспросил Шилков, думая, что ослышался.
— Я говорю: знаю, — снова повторила девушка. — Я его видела… дайте вспомнить, когда…
Она села, подперев кулаком голову и держа перед собой фотографию Дробышева. Шил-ков видел: она волнуется. Наконец Наташа положила фотографию на стол и прикрыла глаза руками:
— Он… Я так виновата перед ним… так виновата!..
— Вы? В чем?..
Наташа, не говоря ни слова, выбежала из комнаты. Шилков немного растерялся: так все было неожиданно. И это «знаю», и это «виновата перед ним», и этот уход. Он подошел к открытым дверям; голоса, смех и песни за стеной стали тише. Дверь в соседнюю комнату была открыта. И Шилков увидел, что Наташа — как была, в тулупе и шерстяном платке — стоит возле пузатого комода, и оттуда летит на кровать накрахмаленное белье, полотенца, простыни…
— Вот. — Она протянула Шилкову какую-то бумажку. — Он не успел…
Шилков, еще ничего не понимая, вернулся в комнату. В руках у него была записка, сложенная в несколько раз. Он развернул ее, и неровные карандашные строчки так и запрыгали у него перед глазами:
«Милые мои Оленька и Асёнка! Знаю, что вы волнуетесь за меня. Не надо. Вот получил, кажется, хоть какую ни на есть, а возможность написать вам. Идем к партизанам, будем бить врага, пока живы, в его тылу. Как вы там, родные мои? Очень, конечно, хочется мне быть с вами, но пока… Пока что впереди трудные времена. Буду драться до конца — за вас, за всех…
Оленька, очень тебя прошу, напиши родителям Трояновского, что он жив, здоров и тоже идет со мной. Он поотстал сейчас, но ждать, когда он подойдет, не могу. Спешу, торопят… Родители его живут в К.
Вот ведь что наделали, проклятые. Ну, да ничего, все еще вернется, и снова…»
Письмо не было окончено, без подписи.
— Откуда это у вас? — спросил Шилков.
Рассказ девушки был сбивчив. В ту пору еще девчонка, она ходила в лес с корзинкой: будто бы за ягодами, а на самом деле — к партизанам, связной.
Где-то в лесу они случайно встретились — связная и человек пятьдесят усталых, изможденных людей.
Тогда-то и подошел к ней этот, синеглазый.
— Слушай, милая… Я напишу тут письмишко. Будет возможность — перешли, нет — так нет…
— А какая же у меня возможность? — ответила Наташа. — Нынче у нас почта, сами знаете…
— Это-то верно, но… Мало ли что со мной случится. Вот я и решил со всяким встречным письма отсылать. Авось, одно да дойдет.
Тут же, на пеньке, он начал писать. Наташа торопила его: «Скорей, дяденька, мне бежать надо». Он не окончил письма — треснули где-то впереди выстрелы, он бросил карандаш, крикнул адрес и убежал со своей винтовкой. Какой там адрес! Она забыла его, продираясь через кусты, успев только сунуть письмо за пазуху: не бросать же его на пеньке…
— Когда это было? — снова спросил Шилков; волнение девушки передалось и ему, он сейчас жадно ловил каждое слово.
— Не помню, — ответила она. — Дней так десять, наверное, войны прошло.
Шилкову было ясно, что девушка видела отряд в тот самый день, когда эсэсовцы напали на измотанных, обессилевших, по-видимому плохо вооруженных людей. Сама она ушла и долго-долго слышала выстрелы: там били пулеметы, рвались гранаты… И кто был тот синеглазый, как звали его, кому он писал — так и не узнала она и не знает до сих пор.
Было ясно Шилкову и другое: это — последний след, больше он ничего не найдет. То, что было сейчас у него в руках, то, что рассказала Наташа, подтверждало правильность гипотезы: Дробышев погиб, его документы попали в руки разведки — стало быть, нужно искать человека, который разгуливает сейчас с документами Дробышева…
Гости затихли за стеной, в сенях кто-то шушукался, кто-то тревожно спрашивал: «Что там случилось?» А Шилков перечитывал эту записку и думал, думал… Он не слышал, как Наташа пригласила его пройти к столу, отдохнуть с дороги, повеселиться. Потом он словно бы опомнился:
— Спасибо большое, Наташа, я должен ехать. Да, простите меня, пожалуйста: я ведь поздравить вас забыл.
— Ну что вы! — вспыхнула девушка, смущенно опустив глаза.
Уже в вагоне Шилков снова достал письмо Дробышева. В голове складывалось донесение, его надо передать сегодня же по ВЧ.
Трояновский, о котором упоминает Дробышев, — по-видимому, его товарищ. Он жил в К., откуда приехал в Нейск Шилков. Может быть, родителям Трояновского известна судьба сына и следует через них попытаться узнать что-либо еще о Дробышеве?
5
Донесение Шилкова из Нейска было для Пылаева неожиданностью. Пылаев поначалу бегло просмотрел запись, потом внимательно перечитал несколько строк, подчеркнутых коричневым карандашом: только что донесение читал Черкашин, это были его пометки.
«…В отряде Дробышев находился с неким Трояновским, надо полагать — инженером из К. В письме содержится просьба Дробышева написать его родным…» Фамилия Трояновского и название города были подчеркнуты генералом дважды, а на полях было размашисто написано: «Проверить».
Пылаев взял со стола разграфленные листы бумаги. По его срочному требованию работники адресного стола гормилиции пять дней собирали все сведения о Владимирах с фамилиями на букву Т, жителях этого города, погибших или пропавших без вести в первый год войны. Сейчас Пылаев пробегал глазами фамилии: «Тихомиров… Тишкин… Томчин… Топлеников… Трахтенберг… Треногов…» Он пропускал эти фамилии, лихорадочно прочитывал страницу за страницей: «Третьяков… Троицкий… Трошин…» И вот, наконец, Трояновский.