Тверской Баскак. Том Третий
Шрифт:
Вскоре вновь началась таже бюрократическая перепись. В результате прошло еще полгода, но всю армию вновь переписали и со всех взяли отпечатки пальцев. Каждого рекрута занесли в банковский реестр и выдали ему «сберкнижку».
Понадобились стрелку деньги, так он идет в отделение банка при полковой канцелярии и получает положенные ему монеты. К такому бойцы попривыкли быстро, даже во вкус вошли. А что! От наличного серебро одни проблемы. Хранить особо негде! Прячь да мучайся от страха, что сопрут или потеряешь, а тут все цело и забот никаких. Все дело лишь в доверии!
В общем, первый этап прошел, можно сказать,
В общем все шло так тихо и гладко, что я даже начал подумывать — еще полгодика-годик дам народу пообвыкнуть, а потом уж можно будет и с армией бумажными деньгами рассчитываться. Но этим летом прям напасть какая-то навалилась, и народу на ярмарку приехало меньше, чем ожидалось, и Нездиничи вдруг уперлись, серебро им подавай и все тут. Опять же новый рекрутский набор на расходах сказался, ну и решил я ускорить процесс, приказал выдавать бойцам жалование ассигнациями.
Поначалу вроде дивились, но брали. Я уж было подумал прокатит, но нет, не прокатило! Началось еще сегодня с утра, и как водится не на трезвую голову. Кому-то из новобранцев отказали в трактире поменять бумажные рубли на серебро и медь. Он на копейку просил хмельного меда, а совал рубль. Трактирщик его послал, ну и пошло-поехало. Солдатик побежал жаловаться, там еще кто-то вспомнил, что у него ассигнации не брали, а если и брали, то дешевле чем по номиналу. В общем, начался гвалт. Из казарм буча вытекла на плац, офицеры попытались народ успокоить, но куда там, их и слушать не стали. Начали меня требовать, но я как назло был на левом берегу, на одной из новых фабрик, и меня не нашли. Вот тут и взорвалось!
Все их обманывают, офицеры в доле с немцем Якобсоном, а он главный виновник, мол консулу говорит, что серебро бойцам раздает, а сам…! Под шумок избили трактирщика и разграбили злополучное заведение. Затем ломанулись ловить Генриха Якобсона. К счастью, не поймали, он бестия ловкая вовремя схоронился, зато вошли во вкус громить трактиры да лавки, вот тут и развернулась русская душа.
Я узнал о случившемся слишком поздно, пока послали гонца, пока меня нашли, за это время народ уже успел совсем распоясаться. Искра хаоса распространяется стремительно, как лесной пожар! Меня еще не успели известить, а весть о бунте уже докатилась до Южного острога, и половина бригад оттуда повалила в Тверь на разборки.
В общем, когда я въехал в городские ворота, картина была удручающая. Горожане все попрятались от греха подальше, лавки и торговые ряды закрыты, улицы полны полупьяных бойцов. Никто уже не помнит, чего ради все затеяли, но все орут и требуют справедливости. Ощущение такое, будто вся та энергия, что была сжата в тисках военной дисциплины, вдруг вырвалась на свободу и потекла по городу бесформенной и уродливой пеной.
Притормозив кобылу, я почесал затылок.
«У меня за спиной Калида и взвод конных стрелков, а в городе не менее трех тысяч пьяных потерявших разум солдат. Как им вернуть человеческий облик? Задача не из простых!»
Повернулся я тогда к Калиде, и тот, видя мой настрой лезть в самое пекло, сразу же «рубанул с плеча».
— Даже не думай! В город не ходи! Они сейчас не стрелки, а пьяная, ничего не соображающая толпа! К утру протрезвеют, а там и Куранбаса подойдет со своими пятью сотнями, да с Заволжского подтянем пару бригад. Вот тогда и будем разбираться!
Это, конечно так, подумалось мне, и он дело говорит, но тогда получится, что я осознанно отдал город на целую ночь на разграбление пьяной солдатне. Кто знает, до чего там может дойти!
Подумав так, я отрицательно качнул головой.
— Нет, Калида, так не пойдет! Это ж не монголы и не литва, это же наши бойцы и наш город! Что же мы бросим горожан на произвол судьбы, а против своих будем кавалерию вызывать!
Калида нахмурил брови, а мне тогда пришла на ум одна история времен Римской империи. Там описывался случай с взбунтовавшимся легионом. Императору доложили о бунте и попросили его ради безопасности покинуть лагерь, но он отказался. Вместо этого он приказал трубить к обеду. Зазвучал сигнал, и легионеры, отложив обиды, по привычке поспешили к месту раздачи пищи, а пока ели, страсти как-то поутихли и буянить уже расхотелось. В общем, все разошлись по палаткам, и бунт рассосался сам собой.
Вспомнив все это, я пришпорил кобылу и понесся прямо к городским казармам. Выехав на плац, я собрал всех оставшихся офицеров и приказал трубить общий сбор. Протяжно завыли трубы, зарокотали барабаны, и привычный сигнал понесся по притихшему городу.
Калида уловил мою мысль без слов и погнал всех, кто был под рукой, по улицам с наказом кричать, что консул собирает всех на плац у казарм.
Я не был уверен, что получится как с римским императором, но надеялся, что вдолбленная в головы солдат привычка по любому случаю сначала строиться возьмет вверх.
Получилось неплохо. Офицеры заранее рассосредоточились по плацу и подняли значки подразделений, так что выходящим на площадь бойцам ничего не оставалось, как прибиваться к своим ротам и взводам.
Я все это время сидел в седле и безмолвно и терпеливо ждал. По одному. По два, а то и десятком стрелки выходили на площадь и, завидев меня в грозной позе каменного командора, инстинктивно жались к своим подразделениям. Вся эта канитель тянулась около часа, и только когда плац практически заполнился шеренгами рот, я спрыгнул на землю и двинулся вдоль строя.
И вот сейчас я иду и всматриваюсь в лица своих стрелков. Вижу, что многие уже осознали, что натворили, но пары алкоголя еще бродят в их головах, не давая окончательно утихнуть стадии отрицания.
План дальнейших действий у меня есть, и я ищу достойную фигуру для его претворения в жизнь. Шагая вдоль строя, слежу за лицами проплывающих бойцов. Для разговора мне нужна фигура авторитетная и мне лично знакомая. Армия разрослась настолько, что я давно уже не помню всех в лицо, но тут удача меня не подвела. Вижу в первом ряду Семку Кобылу, он еще из тех пятнадцатилетних пацанов, что я набирал в первый свой взвод. Такое не забывается, и я помню каждого из них в лицо.