Тверской Баскак
Шрифт:
Этот мой оптимизм разделяют далеко не все, о чем тут же яростно возопил Острата.
— Да с чего бы! Недорослей твоих испугаются, что ли?! А ежели иное что у тебя есть в рукаве, так ты расскажи обществу, не таись!
Это был самый волнующий вопрос, и все, кто присутствовал тогда в зале, устремили на меня вопросительные взгляды. Слухи о спасении каравана с хлебом и победе над грабителями все еще бродили по городу. Огненные молнии и стрелы, пробивающие кольчуги, обрастали былинными подробностями, но реально даже очевидцы мало что путного могли рассказать. Горожане пытали расспросами и моих стрелков, и детей боярских, участвовавших в бою, но те выдавали
Выдержав тогда этот общий немой вопрос, я ничего разъяснять не стал, а отделался лишь уверенным обещанием.
— Ничего я вам сейчас рассказать не могу. Просто выходите завтра на лед, проявите твердость, и бог пошлет нам всем удачу, можете мне поверить.
Моя самоуверенность никого полностью не убедила, но все же подпитала тот маленький огонек доверия, что все больше и больше разгорался в них со времен заключения нашего союза.
Лугота поднялся первым.
— Ладно, выйдем завтра на лед, коли уж все равно другого выхода у нас нет. — Он еще раз мрачно зыркнул в мою сторону и с какой-то обреченностью хмыкнул. — Даже не знаю, почему я все время ведусь на твои обещания?!
Сейчас, стоя в первой шеренге бойцов, я убежден, что наступающий момент решающий. Если одолеем новгородцев, то мой кредит доверия в Твери вырастет настолько, что можно будет говорить о будущих реформах, а ежели нет, то скорее всего придется отсюда сматываться. Таких потерь мне не простят.
Я играю ва-банк, потому что нужно спешить. У меня нет времени на долгое и постепенное завоевание доверия тверичей. Времена надвигаются суровые и раскачиваться некогда. Нужны коренные изменения уже сейчас, а без всеобщей поддержки жителей Твери мне этого не провернуть.
Оборачиваюсь и поднимаю взгляд на заснеженный косогор. Там, буквально в тридцати шагах вверх по склону, за невысокой стеной молодого ельника, стоят три метательные машины. Тяжелые десяти килограммовые снаряды уже приготовлены к выстрелу. Они почти в два раза больше тех, что мы испытывали ранее. Такие рукой уже далеко не бросишь, они где-то около двадцати сантиметров в диаметре и вмещают почти полтора литра спирта. Дальность полета такого заряда не более сотни шагов. Это намного меньше их более легкого прототипа, но тут надо выбирать из того, что требуется: мощность заряда или дальность поражения.
Сейчас для меня поражающий фактор куда важнее, ведь противник стоит всего в пятидесяти шагах. Их на вскидку примерно столько же сколько и нас, ну может ненамного больше, но организация на порядок выше. В первой шеренге народ явно состоятельный, все в броне со щитами и мечами. Здесь же и ливонцы, тоже экипированы не хуже. За ними народ попроще, без кольчуг и шлемов, но с длинными тесаками или секирами. На шаг впереди строя стоят мои вчерашние гости и с ними еще кто-то. Присматриваюсь.
«Ба, знакомые все лица, — чуть не восклицаю в голос, — Епифаний! А где же твой ганзейский дружок?! Не иначе как до сих пор по лесам бегает!»
Вижу, что он что-то шепчет на ухо Афоне, но тот раздраженно отмахивается и кричит мне.
— Ну что, наместник, вы готовы?!
Бросаю взгляд назад, на ельник и, поймав утвердительный кивок Куранбасы, ору в ответ.
— Готовы.
Усмехнувшись, Афоня опустил личину шлема на лицо и махнул рукой — пошли! Новгородские шеренги тут же шагнули вперед, ощетинившись мечами и копьями.
Противник идет не в ногу, но все равно тяжелый шаг более сотни людей отдается в голове. Мое воинство смотрит на меня и ждет команды, а я, не отрываясь, слежу за приближающейся линией. Расстояние отмерено, и баллисты выставлены точно по нему. Вот и контрольная отметка. Даю отмашку и почти сразу слышу три глухих удара веретена об отбойник. Тук, тук, тук! Три шара, перелетев через наши головы, грохнулись прямо под ноги передовой новгородской шеренге.
Разрыв, второй, третий, и под перепуганные вопли пелена черного дыма заслонила от нас новгородцев.
Вскидываю над головой меч и ору как очумелый.
— Пошли, ребята! Покажем супостатам кто тут сила! — Не глядя, бросаюсь вперед, крича местный боевой клич. — Тве-е-ерь!
Вслед за мной слышу раскатистый рык Калиды
— Тве-е-ерь!
За ним бас Луготы и тут же мощно по всему фронту.
— Тве-е-ерь! Тве-е-ерь!
Впереди мечущиеся горящие фигуры. На ходу сбиваю одну из них с ног и затаптываю пламя. Строй противника сломан. Люди шарахаются от огня, и наша лавина почти не встречает сопротивления. Задние ряды новгородцев уже бегут и остаются только несколько отдельных островков сопротивления. Один из них, самый крупный, собрался вокруг оставшейся старшины. Человек десять самых стойких бойцов, все в кольчугах и с мечами. Эти сдаваться не собираются — это видно по оскаленным закопченным лицам.
Мои люди тоже понимают это и, взяв этот оплот обороны в кольцо, на рожон не лезут. Под льющуюся с обеих сторон отборную брань, протискиваюсь между спинами, отталкиваю последнего и делаю шаг вперед. Теперь передо мной только бешеные глаза и белые зубы на черных обгорелых рожах.
Поднимаю руку и ору, перекрикивая ругань.
— Тихо!
Мои замолкают, а вслед за ними утихают и новгородцы.
Всматриваюсь в лица, пытаясь отыскать Афоню, но перепачканные сажей обгорелые лица все одинаковы, и я просто кричу в толпу.
— Афоня, ты здесь?! Слово к тебе имею!
Передний ряд раздвинулся, пропуская старшего вперед. Узнать его сейчас действительно трудно. Борода обгорела, морда черная, руки и шея в бордовых волдырях.
— Чего надо?! — Новгородец сплюнул на землю черным сгустком.
Окинув его потрепанную фигуру, я не могу удержаться от злорадства.
— Ну что, Афоня, признаешь проигрыш или продолжим.
Он зло скалится в ответ.
— Какой проигрыш, ты сначала возьми нас!
Я спорить с ним не собираюсь и молча достаю из сумки керамический шар. Эта граната такая же как и те, что я использовал при нападении грабителей. Положив ее на ладонь, я также без слов поджигаю фитиль, и в установившейся гробовой тишине что есть силы бросаю ее в сторону. Там грохочет разрыв, чиркают по насту разлетающиеся осколки, и белый снег вспыхивает синеватым пламенем.
— У меня таких игрушек много, — я почти добродушно усмехаюсь, — себя не жалко, так людей своих пожалей.
Сжав зубы, Афоня молчит, но из задних рядов к нему вдруг протиснулся кто-то из ливонцев и что-то яростно зашептал в ухо. Что тот говорит я не слышу, но по тому, как новгородец кривится, понятно, что немцы гореть не хотят. Их в этой сжавшейся кучке едва ли не половина, и это решает дело. Кинув на своего неверного союзника ненавидящий взгляд, Афоня поднимает вверх руку и обращается к своим, кто еще сопротивляется.