Творчество А.С. Пушкина в контексте христианской аксиологии

Жилина Наталья

В этом обобщенном «психологическом портрете» важнейшую роль играет метафора каменной души, непосредственно связанная с христианской антропологией, где раскрывается ее глубинное значение. Когда человек совершенно отходит от духовной жизни и тем самым отдаляется от Бога, углубляется пленение его души страстями, в сердце – главном «органе» души – иссякает любовь, результатом чего становится ожесточение и окамененное нечувствие, или паралич духа. Вот как это объясняется в книге современного греческого ученого-богослова, рассмотревшего медицинскую проблему с религиозных позиций: «По библейско-святоотеческому преданию известно, что сердце человека, если оно прекращает отвечать воле Божией и начинает исполнять желания диавола, заболевает и мертвеет. ‹…› Болезнью сердца является ожесточение и окаменение» [Иерофей, 172-173].

Важнейший

и главный принцип взаимоотношений человека с миром, лежащий в основе разбойничества как явления, напрямую соотносится с тем представлением о личности, которое характерно для романтического мировоззрения. Личность здесь «присваивает себе права судьи и исполнителя правосудия, она сама при этом решает, что справедливо и что несправедливо, и сама формулирует кодекс возмездия. Искусство романтизма не случайно выдвигает образ благородного разбойника, мстителя-одиночки („Жан Сбогар“ Ш. Нодье, „Корсар“ Байрона, „Аммалат-бек“ Бестужева-Марлинского, „Девица Скюдери“ Гофмана)» [Тураев, 239].

Шиллеровский герой, благородный Карл Моор, ставший атаманом разбойников для защиты обездоленных, в ходе событий пьесы постепенно приходит к пониманию того, что его высокая цель не может быть достигнута; главным же препятствием к ее осуществлению, как становится понятно из всего хода событий, являются особенности человеческой натуры, изуродованной низменными страстями. Среди разбойников Шиллера можно выделить различные психологические типы – от высокодуховных до самых низких. Пушкин же не оставляет читателю никаких сомнений в вопросе о нравственной природе своих персонажей – именно с этим было связано замечание Белинского: «Его разбойники очень похожи на Шиллеровых удальцов третьего разряда из шайки Карла Мора» [Белинский, 6, 322]. В пушкинской поэме читатель ясно видит, что не социальный протест лежит в основе поведения «удалых», не стремление восстановить справедливость и покарать общественное зло, а совершенно иные причины, среди которых и аномалия чисто психического свойства – у тех, «кого убийство веселит». Так происходит разрушение традиционного образа благородного разбойника, привычного в произведениях мировой литературы и фольклора.

В той прямолинейности и одноплановости, с которой рисуется собирательный портрет пушкинских персонажей, проявляется со всей определенностью нравственно-этическая позиция повествователя, в сознании которого абсолютно безусловна четкая граница между стороной добра и стороной зла. Вся «деятельность» разбойников однозначно определяется повествователем как злодейство, а сами они – как преступники:

И сны зловещие летаютНад их преступной головой.[Пушкин, 4, 168].

Такая характеристика разбойников как «особого племени», данная в одном – негативном – изобразительном ключе, проецируясь на вторую часть поэмы, высвечивает прежде всего «низкое» начало и в главных героях поэмы. В черновых набросках к сохранившемуся плану причина ухода братьев в разбойничью шайку выглядит традиционно – это «алчная страсть»:

Нас было два брата – мы вместе рослиИ жалкую младость в нужде провели…Но алчная страсть овладела душой,И вместе мы вышли на первый разбой[Пушкин, 4, 511].

Окончательный вариант поэмы представляет читателю аналитически беспощадную исповедь старшего брата, в которой вскрываются глубинные причины, – главной из них становится зависть к людям, награжденным лучшей долей, и желание хотя бы и ценою преступления изменить свою судьбу:

Уже мы знали нужды глас,Сносили горькое презренье,И рано волновало насЖестокой зависти мученье.[Пушкин, 4,168].

Мотив зависти в европейской литературе традиционно возводится к известной библейской притче о Каине и Авеле. Старший сын Адама и Евы, первый

человек, родившийся на земле, позавидовав своему брату и не в силах вынести его превосходства, полученного от Бога, становится и первым убийцей [Быт. 4: 1-22]. Именно через этот мотив в поэме Пушкина разбойничество как явление психологически соотносится со страшным грехом братоубийства, запечатленным в Библии. Так тема греха и нравственного закона, возникающая уже в самом начале поэмы, находит свое воплощение и во второй ее части.

Важнейшую смысловую нагрузку в этом плане имеет образ леса. Обращая внимание на двузначность этого образа, Ю. Манн пишет: «То „лес“ соотносится с „волею“, „воздухом полей“ и противостоит „душным стенам“ тюрьмы, „цепям“ – то оказывается в одном ряду с „опасным промыслом“, „ночью“, „убийством“, „пляской мертвецов“ и противостоит „мирным пашням“. То лес – убежище от погони, то – источник кошмарных видений. То страстная мечта „алчущего“ воли, то – мучительное видение больной совести. „Лес“ двузначен, как двузначна „разбойничья вольность“» [Манн, 61]. Учитывая уже сказанное ученым, необходимо обратить внимание на еще одну немаловажную деталь: в мифопоэтических представлениях древних, «лес – одно из основных местопребываний сил, враждебных человеку… через лес проходит путь в мир мертвых» [Мифы, 2, 49]. Не случайно в сознании младшего брата лес связан с соблазном, а в его болезненных грезах образ «дремучего леса» противопоставлен «мирным пашням». В тюрьме, во время болезни, думая, что брат покинул его, он высказывает упреки и жалобы:

Не он ли сам от мирных пашенМеня в дремучий лес сманилИ ночью там, могущ и страшен,Убийству первый научил?[Пушкин, 4, 170]

Мотив соблазна, увлечения чистой, неопытной души и склонения ее ко греху имеет свое соответствие в Евангелии, запечатленный в известных словах Христа: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской. Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит» [Мф. 18: 6-7].

В художественной системе поэмы лес противопоставлен тюрьме как воля – неволе, но если обычно «тема тюрьмы входит в биографию романтического героя… всегда в связи с мотивом побега или жаждой его» [Лотман: 1995а, 65], то в данном случае образ тюрьмы оказывается напрямую связанным еще и с мотивом раскаяния. Один из исследователей, сопоставляя эту пушкинскую поэму с «Шильонскимузником» Жуковского, замечает: «…это тоже была поэма о гибельности несвободы, вновь ключевым образом становилась темница, вновь гибель брата, не перенесшего ужаса неволи, падала тяжелым ударом на душу исповедующегося героя. Жуковский задал связь двух важных мотивов: „тюрьма“ и „исповедь“. Пушкин связь эту в „Братьях разбойниках“ закрепил» [Немзер, 9].

Самое мучительное воспоминание из разбойничьей жизни, возникающее в болезненном бреду младшего брата, – убийство старика. В символико-метафорическом плане этот образ может быть интерпретирован как воплощение отца, утерянного братьями-сиротами в раннем детстве. В таком случае становится понятно, почему это преступление более других отягощает душу юноши, – речь идет о грехе отцеубийства. Больное воображение снова и снова воспроизводит образ старика, «давно зарезанного» братьями. Обращаясь к старшему брату с просьбой его пощадить, юноша объясняет: «Не мучь его… авось мольбами // Смягчит за нас он Божий [1] гнев!..» [Пушкин, 4, 171]. Так обнаруживает себя мотив совести, напрямую связанный с темой греха.

1

Здесь и далее написание строчной и прописной букв в словах с религиозной семантикой сверено по изданию: Пушкин A.C. Сочинения: [в 7 т.] / под ред. и с объяснит, прим. П. О. Морозова. – СПб.: Тип. A. C. Суворина, 1887.