Твой час настал!
Шрифт:
Когда Егорка объявил польским властям, что у него письмо от Юрия Мнишка к царю Дмитрию, его без особых задержек поставили перед паном Валавским. Валавский прочитал письмо и спросил Егорку, почему именно ему доверили такое письмо? Егорке было, что рассказать, не выдумывая. О том, что он лично известен царю Дмитрию из осторожности умолчал. Валавский призвал на совет Рожинского, Вишневецкого и Хруслинского. Валавский спросил, есть ли смсыл передавать письмо царику? Тесть просил зятя отбить его от русской стражи, когда его повезут в Польшу.
—
— Кому нужны такие забавы? — заметил Хруслинский.
— Игра серьезная! — согласился Вишневецкий, возвращая письмо. — Писал Юрий Мнишек. Его рука, его хитрость. Он делает вид, что верит будто бы его Дмитрий с нами. Пребывал он в ту ночь и в те дни в Москве. Видел своими глазами, что произошло. В интригах он превеликий искусник.
— С Мнишком все ясно, — заключил Рожинский. — Как быть с Мариной?
— Вот именно — с Мариной! — подхватил Вишневецкий. — Юрий Мнишек не достоин нашего внимания, но его дочь польская княжна и венчаная царица. За ее честь мы в ответе. Она не перепутает своего Дмитрия с нашим. Польской княжне и московской царице ложиться в постель с безродным жидовином непристойно.
Рожинский махнул рукой.
— Постель ничего не значит. Наши княгини с кучерами спать ложились и жидами не пренебрегали. У меня о другом думы. Нашего царика я не вижу царем московским. Быть может, мы и доведем его до царского трона, но на троне он и дня не досидит. За Мариной освященное русской церковью право на престол. Она по Божескому праву — царица!
— О ее праве никто не спорит. А вот кто его поддержит?
— Князь, Адам! Вы уловили главное. Царик — это карета, а в карете — царица Марина. Ныне кто-то из московских людей верит, что наш царик и есть царь Дмитрий, кто-то хочет в это верить, зная, что он не тот, кому-то все равно тот он или не тот, но стоит против Шуйского, а вот когда войдет в Москву — все переменится. Те, кто верил, что он прежний Дмитрий разуверятся, уже не найдется тех, кто хотел бы в это верить, ну а те, кто шел против Шуйского пойдут против нашего Дмитрия. Рассудите, признает ли король этого Дмитрия царем? Даже если бы и захотел не посмеет этого сделать на глазах всей Польши. Признать же Марину царицей — это восстановить то, что дано ей по праву. Здесь и Рим скажет свое слово за верную дочь апостольской церкви.
Пан Валавский поддержал Рожинского.
— Король, когда сядет на русский престол, забудет о наших трудах. Надо ли нам таскать для него каштаны из огня голыми руками. Царица Марина наших трудов не забудет.
Рожинский свернул письмо Мнишка, и, подержав его на ладони, как бы взвешивая, заключил:
— Надо панове передать письмо царику. Чтобы никого в это дело не замешивать, пусть передаст письмо тот, кто его принес.
Перед посланным от Мнишка, Богданку постарались представить в царском виде. Заставили его надеть царский кафтан и бобровую шапку. Лавку покрыли ковром.
Егорку ввели в избу. Он поднял глаза.
— Подай письмо! — повелел Богданка.
Рында сделал шаг к Егорке и протянул руку. Природная смекалка спасла Егорку. Упрись он, скажи, что письмо предназначено царю Дмитрию, а не этому ряженому господину, на том бы ему и конец. Егорка отдал письмо. Рында передал его Богданке, Богданка прочитал его и спросил:
— Сверх письма, что велено передать?
— Ничего не велено
— Невежа! — прикрикнул на него рында. — Надо отвечать, как положено! Перед тобой государь!
Егорка содрогнулся, но вида не подал. Поговаривали в Москве, что в Тушино сидит вовсе не Дмитрий, а всклепавший на себя его имя. Не обличать же вора ценой жизни. Поправился:
— Ничего более не велено, государь.
— В глаза видел Мнишков?
— Вот, как тебя, государь.
— У них служишь?
— Служу в монастыре. Монахи меня пересылали к ним с пересылками.
— Монахи? Какие монахи?
Егорка, как на горячих углях. И молчать нельзя, а отвечая как бы не сказать лишнего.
— Монахи меня посылали верные тебе, государь.
— Вот оно! Есть мне верные люди люди в Московии! Будут тебя паны расспрашивать, о верных мне людях не забудь сказать.
И распорядился.
— Пересылки с тобой не будет. Иди к моей супруге, а твоей царице, скажи, что меня видел в здравии на пороге Москвы.
Егорку проводили лазом на Москву. В город он добрался без затруднений, но к Мнишкам не пошел. Вспомнил поговорку: «подальше от царей, голова целей». Чувствовал он себя, словно вынырнул из бездонного омута. Посчитал, что лучше ему не возвращаться в Борисоглебский монастырь. Неизвестно, как примут его рассказ старец Иринарх и гишпанский монах. Наслышан он был о другом монастыре, об обители Святого Сергия, что неподалеку от Москвы. Запряг свою Ночку и поехал в Троицу.
Польских заложников готовили к отъезду. К Василию Шуйскому явилась невестка и сразу же набросилась с упреками:
— Знаю, знаю, давно знаю, как сел царем, так правды слушать не хочешь. Бегаешь от правды, как петух от собаки. Наслышана, что польскую девку отпускаешь. Худое городишь на свою голову!
У Шуйского даже зубы заныли. Знал и без подсказки, что отпускать Марину, себе беду готовить. Оговорено с послами и обратного хода нет. Невестке ответил:
— Не воевать же с королем из-за польской девки. Нам от поляков в Тушине обобраться бы, как от вшей.
— А если Маринка в Тушино объявится? Это как?
— В договоре сказано: Мнишку не признавать вора своим зятем, а Маринке не называться царицей.
— Надобен ей ваш договор. Развенчать ее!
— Развенчал бы! Только мое развенчание — ничто. А вселенских патриархов не собрать. Да и вселенские патриархи откажутся развенчать, кто венчан перед Богом.