Твой враг во тьме
Шрифт:
– А я не каторжная, чтоб меня освобождать, – попыталась дерзить баба Дуня. – Стара уж по людским сборищам таскаться. Да там и без меня, я чай, охотников убиенную страдалицу помянуть…
Лёля едва не ахнула. И Ноздрюк, конечно, сразу прицепился к невзначай уроненному словечку.
– То есть как это – убиенную? – Голос его построжал. – Откуда такое? Почему это – убиенную?
– Ну а что, скажешь про нее – в бозе почила, да? – огрызнулась баба Дуня. – Не в своей же постели померла. С лестницы убилась – значит, убиенная!
Ловко вывернулась старушечка, ничего не скажешь. Ужом вышла!
Лёле удалось перевести дух. Тут она заметила, что занавеска не вполне смыкается со стенкой, и осторожно приникла к щелке.
Первое, что увидела, – это стол, уставленный остатками еды. Посредине возвышалась бутылка с «божьими слезками», заткнутая свернутым обрывком газеты. Тут же стояли две стопочки. Лёле был виден сидевший на сундуке Алексей. Прижав к себе козленка, он поверх кудрявой серой головки испуганно смотрел на стол.
О господи, да что же баба Дуня не скрыла следы их пиршества?! Не успела, наверное. Уж больно неожиданно нагрянул Ноздрюк.
Но, может быть, он уже и уйдет? Не заметит предательских стопок?
Зря надеялась.
– Да ты, гляжу, все же поминаешь соседку? – прогудел староста, но голос его звучал чуточку звонче, оживленный насмешкою. – Все как у людей: закуска, выпивка. Неужто в одиночестве спиваешься, а, бабуль? Хотя нет – две стопки, вижу. А собутыльника своего куда подевала? Небось за занавесочку спрятала?
У Лёли подкосились ноги. Ее бросило в жар, потом в холод. Пол уже гудит под тяжелыми шагами… Ноздрюк идет к ней. Попалась!
И вдруг Леша сорвался со своего сундука и метнулся к столу. Плюхнулся на табурет, схватил Лёлину почти полную рюмку, неумело, причмокивая, осушил ее до дна. Брякнул уже пустую о стол, нашарил огурец, остывшую картофелину, начал медленно жевать, закрыв глаза. Похоже было, самогонка сразила его с полуглотка.
Ноздрюк минуту стоял разиня рот. Потом хохотнул:
– Мать честная! Да ты, Лёха, никак и впрямь человеком становишься? Ну надо же, я думал, так себе, тварь насекомая, ползает да пищит, ждет, кто б его к ногтю прижал, а гляньте-ка: глушит первача, что твой мужик! Молодец! Ай, молодец, дурак!
Лёля увидела большую веснушчатую руку, которая легла мальчику на голову, грубо взъерошила волосы. Алексей рухнул лицом в стол.
Баба Дуня зажала рот рукой, но с места не двинулась.
– Гляди, старая карга, – пророкотал Ноздрюк, усмехаясь, – и внучок кончит, как мамка его. Ладно, на первый раз смолчу, не стану в усадьбе докладывать про твои фокусы самогоночные. Но гляди у меня!
Лёля увидела внушительный, рыжий от веснушек кулак, который покачивался над беловолосой Лешиной головой. Потом кулак разжался – и толстые пальцы сомкнулись вокруг бутылочного горлышка. Бутылка исчезла со стола. Несколько тяжелых шагов, скрип и хлопок двери. Топот по крыльцу.
Ноздрюк ушел.
Лёля так и села, где стояла, только чудом угодив не на пол, а на сундучок. Устало понурилась, опустила влажное от пота лицо в ледяные ладони, только теперь осознав, как измотало ее случившееся, словно бы выпив все силы.
О господи, да когда же это кончится?! Нет, надо уходить отсюда – и побыстрее. Еще одной такой встряски она просто не вынесет.
С усилием подняла голову. Баба Дуня стояла, привалившись к стене, тоже спрятав лицо в ладони, не замечая, что мертвецки спящий Леша постепенно съезжает с табурета и вот-вот упадет.
Лёля метнулась вперед и успела ухватить его за плечи.
Подошел козленок, взялся мягкими губами за край футболки, потянул. Лёля обратила внимание, что край этот влажен и изрядно помят: верно, жевали его частенько.
Баба Дуня отвела ладони от лица, распрямилась и некоторое время тупо обводила избу тяжелым, незрячим взглядом.
– Ой, мамыньки… – выдохнула, как простонала. – Ровно в очи смерти поглядела… Вот уже правда: гость на двор – и беда на двор!
– Помогите-ка, – сухо сказала Лёля. – Я одна его не удержу.
Баба Дуня неровной, пьяной походкой приблизилась к ней; нагнулась, взяла внучонка за ноги. Вдвоем они кое-как перетащили худое, безвольно-тяжелое тело на кровать. Леша дышал тихо-тихо, под глазами залегли темные круги.
Лёля отвернулась. Ей стало стыдно за мгновенный порыв неприязни, почти ненависти, который она вдруг ощутила к бабе Дуне. «Гость на двор – и беда на двор», – подумаешь! Нет, ну в самом деле: чего уж так пугаться? Опасность грозила беглянке, а старухе – что? Небось не расстреляли бы, даже не выпороли бы принародно! Все-таки не крепостное, в самом-то деле, право, не оккупация фашистская! Хотя… не Лёле судить тех, кто дал ей приют. Не зря же так стремительно бросился к столу Леша. Даже он своим слабеньким умишком почуял угрозу – и ринулся выручать по мере сил своих и опасную гостью, и бабулю, да и себя самого. Значит, есть что-то, чего Лёля просто не понимает. Значит, есть причины им всем так уж бояться Ноздрюка!
И тут она вдруг поняла, что никаких этих причин знать не хочет. Не желает! Нет у нее на это силушек! Да, да, она вечно будет благодарна бабе Дуне и ее внучку, но, кажется, самый лучший способ выразить им свою благодарность – это избавить хозяев от своего присутствия. И чем скорей, тем лучше.
Баба Дуня пыталась поудобнее уложить беловолосую Лешину голову на подушке, но руки у нее тряслись. Лёля ударом кулака резко взбила подушку сбоку, и голова мальчика перестала скатываться.
– Где моя одежда? – спросила тихо.