Твой XIX век
Шрифт:
Мария Каспаровна работает, читает корректуру, учится по-английски. Книжечка ее выходит из печати. Воспоминания, где соединяются страницы интересные с наивными, иногда скучными. Она не писатель, не журналист и не политик. Обыкновенный человек, добрый и милый. Работа над книгой очень важна для нее самой.
Сыновья почти все разъехались, переженились. Среди восьми внуков тоже встречаются семейные люди. Двенадцать лет, как уж нет в живых мужа.
Не ко всему можно привыкнуть в этом новом, торопящемся мире, даже с ее головой и сердцем. Эти „новые музыканты“ Чайковский, Римский-Корсаков, она жалуется, „как-то
Я перелистываю страницы писем; в каждом — примерно месяц ее жизни — и чувствую, как трудно проходят недели и годы для этой очень старой женщины.
5 августа 1909 г.
…Я тебе еще не сказала, что на старости лет в аутомобиль попала, к которому не питала ни малейшей симпатии. Не скажу, чтоб ощущение было приятным, и трясет порядочно. Теперь аутомобиль можно иметь, как извощика, а вот в недавнем времени и летать можно будет. Очень мне страшным кажется, что все эти приобретения движимости мечтают употреблять для военных целей, как будто для человеческого духа только и работы, чтобы достигать, как можно лучшим способом делать нападения. Мне кажется, что это извращение духовного направления…
А то, в самом деле, какие ошеломляющие изобретения, ну что бы ты сказала, если бы я вдруг прилетела к тебе в воздушном шаре? Но об этом нашему брату и мечтать нельзя; все идет к тому, чтобы богачам удача и спорт доставались, а нам только рты разевать от удивления, потому что не удивляться нельзя…
К этой же мысли возвращается через месяц и Мария Евгеньевна Корш, критикуя попутно „нынешнюю молодежь“. Но Мария Каспаровна и старше и мудрее…
30 сентября 1909 г. Берн
…Главная беда в настоящем — это жизнь внешности, любовь к деньгам, наживе и непроходимая роскошь… Но это одна сторона, а другая — те необыкновенные усилия техники, которые с такой быстротой идут вперед, что нельзя не удивляться, и надо признать, что жизнь идет вперед и что ее сопровождает много такого, чего мы ни признать, ни понять не можем, и надо для этого время, чтобы или отвергнуть, или выработаться…
Ты мне уже писала, что в России много молодых людей живут в свободном соединении…
Впрочем, подобные вещи всегда бывали и, вероятно, никогда не исчезнут, может быть, дальнейшее развитие найдет какую-нибудь для этого норму… Открыли же и полюс{71}, к которому так долго стремились и гибли.
Вчера я получила из Петербурга письмо от одной русской дамы… Она пишет, что все молодые девушки, даже из высших кругов, учатся. Вот и дело света распространяется и, кажется, сорвет эту тину, эту паутину, в которых завязла наша русская земля; что за бессмыслица называть передовых людей инородцами и жидами? Ну их…
9 декабря 1909 г.
…Иногда на меня находит унынье, читая „Русские ведомости“ и видя, какой плоский состав большинства Думы, как мелко плавают октябристы. Даже и плаваньем назвать нельзя этого —
Очень интересно ты пишешь о Художественном театре, — это в самом деле должно быть прекрасно, и едва ли есть такие театры где-нибудь.
Русский преследованный дух находит себе выход в художестве.
Так бы хотелось о многом читанном поговорить с тобой, здесь же не с кем, никто не может иметь такой интерес к нашей родине, как я, и совсем другая жизнь и другая обстановка или другое содержание жизни.
Как бы щей твоих хотела — их у нас хоть и делают, но этих щей пожиже лей…
Славная, умная старуха. Как жалко, что каждый перевернутый листок приближает меня к ее концу.
30 и 31 декабря 1909 г.
…Читала я в „Русских ведомостях“ о чтении в художественном кружке…
Один говорил, что Леонид Андреев ищет тайны жизни.
Тайна эта существует и до некоторой степени достижима до разгадки, но в наше время — время охоты за наслаждениями жизнию, за новыми впечатлениями — она более и более неузнаваема. Побольше вникать в правду, побольше ей самой жить, — я думаю, это дало бы существенное сознание, помогло бы не гоняться за призраками.
А как теперь живут?
Пожалуй, живут полнее в общем, но дает ли это удовлетворение, не знаю…
27 января 1910 г.
…Конечно, ты права, что Герцен был необыкновенно умный, с сильными направлениями — наметить настоящую цель, настоящую правду. Я очень счастлива, что его теперь в России так ценят и так высоко ставят… Знаешь ли, в одном из писем ко мне он говорит: „Вы последняя могиканка нашего круга“. Он так страдал невольными отчуждениями от друзей. Я знаю, что я такого имени не заслуживаю, так как не могла быть равной в круге по недостаточности воспитания, но я инстинктивно поняла, что это были за люди; в моей горячей к нему привязанности и их оценке я не поступлюсь ни перед кем, и теперь память о них и сочувствие к Герцену, к которому я ближе стояла, живет в сердце и оживляет меня тем, что я от них наследовала мою старость…
Все-таки Россия далеко, и даже язык несколько переменился. „Что значит перебои сердца?“ — спрашивает она у собеседницы. В ее годы таких слов не употребляли. Иногда в письме вдруг попадается старинный, пушкинских времен, период или явный „галлицизм“…
Ее мучит мысль о том, что она устарела, отстала, и — одновременно — ощущение, что в чем-то весьма важном как будто и не устарела и не отстала.
А меж тем XX век набирает скорость.
О чем машин немолчный скрежет?Зачем пропеллер, воя, режетТуман холодный и пустой?