Твоя тень
Шрифт:
Кэтрин погасила свет и посмотрела в окно. Половина двенадцатого ночи, шоссе замерло, парк опустел и затих…
«Или не опустел? – встрепенулась она. – Вроде бы там кто-то прячется в тени деревьев!»
Разглядеть человека в парке не представлялось возможным – слишком темно. Но в одном Дэнс ошибиться точно не могла: этот кто-то курил. Крохотный оранжевый огонек то поднимался, когда курильщик затягивался, то вновь опускался.
Кэтрин припомнила, как Эдвин Шарп пристально, не спеша оглядел ее с ног до головы в ресторанчике.
«Черт, да он буквально отсканировал мое удостоверение! За этими преследователями нужен глаз да глаз! Они собирают информацию
Кэтрин, конечно же, понимала, что все это могло оказаться лишь простым совпадением. В номер приходил электрик или сантехник – мало ли что могло случиться! Если так, то вряд ли они, увидев табличку «Не беспокоить», стали бы церемониться и откладывать работу. Кэтрин позвонила на стойку регистрации, но администратор сообщил, что ситуацию прояснить не может, поскольку не в курсе.
Заперев окно на шпингалет, а дверь на цепочку, Дэнс через щель в занавесках вгляделась в темноту парка. Хотя луна и выплыла из-за туч, на улице не было видно ни зги.
«Черт бы побрал этот туман! – сетовала Кэтрин. – Ни черта не видно!»
Курильщик затянулся, огонек разгорелся сильней, а затем вдруг полетел вниз и через мгновение погас, – вероятно, его затушили ботинком. Все замерло.
«Неужели он следил, чтобы убедиться, что я погасила свет, легла спать и угрозы для его планов больше не представляю? – задумалась Кэтрин, забралась в постель и закрыла глаза. – А чего это я, собственно, так разволновалась? Надо спать».
Но она уже наперед знала, что сон этой ночью придет к ней не скоро.
В голове у Бобби крутилась песня Джексона Брауна «The Load-Out» из альбома «Running on Empty», записанного еще в семидесятые годы. Эту песню Браун посвятил техникам сцены.
Обычно все лавры достаются певцу, и никто даже не задумывается, сколько народу занимается приготовлениями к концерту.
Джексон Браун восстановил справедливость и написал единственный в своем роде гимн техникам сцены. Бобби Прескотт любил эту песню и частенько напевал ее себе под нос.
Около полуночи Бобби припарковал у концертного зала гастрольный фургон «ниссан-квест», выбрался наружу и потянулся. Съездив в Бейкерсфилд, он привез ламповый – да-да, точно такой, как древние телевизоры и радиоприемники! – гитарный усилитель. Эти усилители собирали для семьи Таун на заказ. Транзисторной аппаратуры Бишоп Таун не признавал, поэтому вся группа Кейли играла исключительно через «лампу». Когда Бишоп – Старик, как любовно называли его техники, – сам давал концерты, вся сцена была заставлена легендарными усилителями «Marshall JCM2000 TSL602s», «Fender Deluxe Reverb IIs», «Traynor Custom Valve YCV20WRs» и «Vox AC30s». Спор о том, какой усилитель звучит лучше – ламповый или транзисторный, – был извечным. Сторонники ламповой аппаратуры утверждали и утверждают, что на транзисторном усилителе добиться «того самого теплого» звука, обогащенного обертонами и гармониками перегруженных ламп, просто-напросто невозможно.
Бобби Прескотт и сам играл на гитаре. При необходимости он с легкостью мог подменить музыканта на выступлении – да и не было, наверное, в музыкальном мире такого техника, который не знал бы инструментальных партий своей группы. А что касается лампового звука, то его тягучий тембр Бобби считал идеальным для блюза.
Он открыл дверь
«Нет, ну надо же! – сетовал Бобби, вспоминая утреннее происшествие с прожектором, чуть не убившим Кейли. – О Иисус, даже подумать страшно…»
Концертная деятельность порой и в самом деле таила массу опасностей. Отец Бобби, Роберт-старший, все шестидесятые и семидесятые годы проработал звукорежиссером и имел дело с такими серьезными группами, как «Битлз» и «Роллинг стоунз». Однако приходилось Роберту-старшему сталкиваться и с музыкантами, вставшими на путь саморазрушения. Эти безумцы, враждебные ко всему миру, методично убивали себя, пичкая наркотиками и накачивая спиртным. Многие из них садились за руль в нетрезвом виде и рано или поздно разбивались, попав в аварию.
Но даже если не принимать в расчет безрассудного поведения, вероятность несчастного случая все равно оставалась – и немаленькая! Взять хотя бы электричество. Только среди своих знакомых Бобби с легкостью мог насчитать трех человек, убитых током. Да мало ли всяких историй. Двух вокалистов и одного гитариста, например, ударило молнией прямо посреди выступления. Один техник оступился, свалился со сцены и сломал себе шею. А сколько народу погибло в гастрольных турах! С полдюжины человек разбились в ДТП: некоторые из них просто заснули от переутомления за рулем. Еще нескольких подвели тормоза: случалось, что грузовики с концертным оборудованием, соскочив с колодок, давили несчастных техников, разгружавших оборудование. В общем, трагедий – не перечесть.
Но вот погибнуть от прожектора, упавшего с потолка? Такого Прескотт еще не слыхивал!
«Сорвавшийся прожектор – случай сам по себе исключительный, – рассуждал он. – А уж если учесть, что он полетел прямой наводкой на Кейли… Фантастика какая-то!»
Бобби невольно представил себе эту ужасную смерть и поежился.
В огромном помещении, подсвеченном лишь табличками «Выход», кишмя кишели тени. Хотя утро и не задалось, Прескотт был рад вновь оказаться в зале. Они с Кейли практически одинаково любили музыку, но кое в чем их взгляды все же не совпадали. Музыка для Кейли – прежде всего ремесло, а концертный зал – площадка для самовыражения. Для Бобби же то и другое было окружено романтическим ореолом. Он считал зал местом чуть ли не священным, намоленным. По мнению Прескотта, стены зала, поглотив некогда сыгранные звуки, вибрировали ими и по сей день. А ведь это уродливое бетонное здание во Фресно кого только не повидало! Даже список тех, кого сам Бобби здесь слышал еще мальчишкой, поражал воображение: Боб Дилан, Пол Саймон, «Ю-Ту», Винс Гилл, «Юнион стейшн», Арло Гатри, Ричард Томпсон, Розанна Кэш, Стинг, Гарт Брукс, Джеймс Тейлор, Шанайя Твейн… – и список этот можно было продолжать до бесконечности! Прескотт свято верил, что голоса музыкантов и их инструментов – струнных, духовых и ударных – сделали это место уникальным и вдохнули в него жизнь.
«Передвинули! – возмутился Бобби, когда подошел к сцене. – Черт, я же велел ничего не трогать!»
Перед уходом он опустил прожектор на сцену, а теперь черная громадина лежала на самом краю оркестровой ямы – в добрых тридцати футах от места падения.
«Кто же это, интересно, тут самовольничал? Ну, попадись мне только на глаза! Убью! – негодовал Бобби, сокрушаясь, что разобраться в произошедшем уже вряд ли получится. Он опустился на корточки и осмотрел прожектор. – Как, черт возьми, ты отвалился от потолка?.. Неужели это козни Эдвина, мать его, Шарпа? А что, вполне может быть…»