Твоя жестокая любовь
Шрифт:
— Скажи, Влад…
— Что?
— Что любишь, — простонала, сама насаживаясь на мой член. Ногами обхватила крепко, и двигается, подстраивается под мои движения. — Скажи, прошу…
— Люблю тебя, — сдался и ей, и себе.
Глаза закрыл, и ускорился, вдалбливаясь в тугое нутро под ее короткие вскрики. В глазах темнеет от предвкушения оргазма — самого крышесносного в жизни, и я кончаю — остро и мучительно сладко, чувствуя, как Вера выгибается подо мной, сокращается жадно, сжимает меня еще крепче.
— Люблю, — прошептал еще
Жаль, но это ничего не меняет. Любовь вообще мало что может изменить, и уж точно, не к лучшему.
Глава 33
Меня все время преследует неотвратимое чувство, что я застряла, увязла, как муха в паутине. Скоро придет паук, и сожрет меня. Ощущение это пропадает лишь тогда, когда Влад рядом — как же резко, как внезапно у нас все закрутилось.
Не знаю, как я жила без него. Не понимаю. То не жизнь была, а существование.
И он любит меня! Любит! Он сказал это, произнес самые важные в моей жизни слова, и они безотрывно звучат в моей голове набатом: люблю, люблю, люблю…
Лишь в его руках удалось забыться, разум сохранить, который я потерять боялась, когда от мамы выбегала. И все — равно ведь люблю ее.
Она не чудовище, она больна. Больных судить нельзя.
— Вера, какого черта ты девственницей оставалась до таких лет?
Вот ведь мужлан.
— До каких лет? Я что, старая? — приподнялась, и взглянула на Влада с угрозой. — Мне всего девятнадцать. Да и не до гулянок мне было.
Не хранила я себя специально, и значения не придавала тому факту, что невинна. Просто гинекологическая подробность, и глупыми казались эти танца с бубном вокруг девственности, но сейчас мне почему — то невероятно важно, что именно Влад первым был. Пусть даже ему это было бы безразлично, главное, что мне это важно.
— Нику мать тоже никуда не отпускала, — заметил он, и я невольно поежилась при упоминании имени, на которое отзывалась столько лет. — Вера, почему ты так реагируешь?
— Я… я скучаю по ней. Давай не будем, — посмотрела умоляюще, а в ответ холод, который растаял от его улыбки.
Глупый. Все еще злится на меня, что я место его сестры заняла. Хорошо, что Влад ничего не знает, и дай Бог, чтобы никогда не узнал.
А вообще, плевать на все, я впервые в жизни счастлива!
— Я в душ, — он легко поднялся, и я в который раз восхитилась его телом — поджарым, мускулистым, сильным. — Присоединяйся.
— Я потом, — смутилась, представив нас вместе под душем — нет, это гораздо интимнее, чем секс.
Так страшно сближаться с Владом, и невыносимо быть поодаль. Он — моя мания, дает мне силы идти дальше, но все время на кончике языка неотвратимость, что все конечно.
Выдохнуть, сбросить напряжение я могу лишь оставшись одна, сбросить вуаль очарования, чуть понизить температуру кипящей крови от близости Влада. И подумать о том, что дальше делать.
Маму
— Влад, — крикнула, устав от вибрирующего на столе телефона, — тебе кто — то названивает.
В душе слышны лишь звуки льющейся воды, и я смотрю на экран. А затем трезвею окончательно — звонит отец Влада, и мой приемный отец. Настойчиво звонит уже раз эдак пятый.
Евгения Александровича я всегда побаивалась и уважала — и когда была вхожа в дом старшей подруги, и когда стала членом семьи. Больше боялась, чем уважала, и никогда не любила. Он всегда смотрел на меня, как на диковинного зверька, от которого непонятно, чего ждать, и при таком отношении полюбить сложно. Да и не искали мы любви друг друга: у меня была мама, у него Влад.
А сейчас Влад у меня.
Может… может, он узнал о нас? Влиятельный ведь человек. Узнал, и запретит Владу быть со мной, и тогда…
— А что тогда? — прошептала, гипнотизируя взглядом переставший трезвонить телефон. А затем раздался звук уведомления о сообщении, и я, недолго думая, прочитала его.
«Я все знаю. Ты заигрался, сын. Нужно поговорить, перезвони. Срочно».
Заигрался…
— Жесть! — единственное, что смогла Катя сказать.
Да, жесть, и еще какая.
С ней единственной я смогла поделиться всем, без утайки, поняв, что попросту взорвусь, если хоть кому — то не расскажу обо всем.
— Скоро все наладится.
— Уверена? — подруга скептически подняла бровь, и вечная ее несерьезная насмешливость уступила место поддержке. — Вер, ты рассказать должна Владу.
— Чтобы он еще сильнее маму возненавидел? Она сумасшедшая, — улыбнулась горько, — и его винит во всех грехах. Даже если бы она не увидела Влада в тот день неподалеку от конюшни, она бы все — равно приплела его. Наверное, она с самого начала нездоровой была, иначе я ничего не могу объяснить.
— Я в шоке, я просто в шоке. Она Нику убила…
— Она ее толкнула, — поправила я. — Мама запрещала ей выходить, Ника ослушалась, и мама всего лишь слегка ее толкнула. В неудачное место.
— И сбежала, когда любимой дочери камень череп раскроил, — Катька головой качает, а на лице выражение крайней брезгливости. — Ты — то ладно, козявкой была, испугалась, а она… она Нику и погубила. А потом за вас принялась, и никакая болезнь это не оправдывает.
В глубине души я согласна, что не оправдывает, хотя душеведы могли бы со мной поспорить. Но вслух я не могу этого произнести, кощунство это, предательство. И разлюбить маму не могу по щелчку пальцев, что бы она ни совершила.