Твоя жестокая любовь

Гауф Юлия

— Она не Ника, она Вера, — сказал сам себе, хотя мать все детство пыталась вдолбить мне обратное.

Ни отца не слушала, ни голос разума, ни меня. Называла девчонку, погубившую мою сестру ее же именем, и скандалила, если вдруг я шел против:

— Не смей! Ее имя Вероника, ясно? Влад, ты специально меня доводишь? — кричала и плакала мать.

— Вероника умерла.

Лишь эту фразу я твердил, как заведенный: сестра умерла. Но главное, как бы не хотел, я не смел сказать: Веронику убила эта мелкая дрянь, которую ты притащила к нам домой, велев считать сестрой.

Убила,

и я это видел.

Вот только до сих пор никому не рассказывал, даже отцу. Которому, к слову, пора позвонить.

— Да.

— Привет.

— Что случилось? Голос у тебя… пил, что ли?

— Нет, — солгал, глядя на початую бутылку виски, но я ведь не пьян, я просто в бешенстве. — Вера приходила.

— Какая Вера? Сын, я занят, и если…

— Та самая Вера, — перебил отца. — Ты знал, что мать больна? Вера приходила просить деньги на ее лечение. Ты в курсе дел?

Папа закашлялся, не торопясь с ответом. Да я уже итак понял, что он знает. Отец всегда в курсе того, что хотя бы теоретически может его касаться.

— Влад, не связывайся с ними. Это больше не наша семья — ни Вера, ни Надя. Пусть разбираются сами, они обе сумасшедшие. Ты ведь помнишь, что твоя мать сделала?

Помню.

К огромному сожалению, такое не забывается. Живешь себе, доверяешь маме, хоть и видишь ее странности, а потом обнаруживаешь причины своих внезапных болезней.

Не каждого медленно травит родная мать.

Она ведь даже не открещивалась от обвинений, и прощения не просила. А я ведь, как полный кретин, готов был простить даже это, лишь бы маму не терять, но ей было все-равно. Даже на суд не явилась, не собиралась оспаривать опеку. Просто отдала меня отцу, вычеркнув из жизни.

Не любила никогда, и даже не притворялась.

— Я разберусь.

— Не будь идиотом, — рявкнул папа. — Твоя мать — манипуляторша, а Вера — ее достойная ученица. Ты оглянуться не успеешь, как они обе сядут тебе на шею, и будут управлять каждым шагом. Не вздумай потакать им.

— Сказал же, что разберусь. Ты приезжать не собираешься?

— Через пару месяцев смогу вырваться, не раньше.

Отец, как обычно, пустился в наставления, которые я почти не слушаю. Киваю, словно он может меня видеть, а в голове мысли: ты прав. Зря я пообещал помощь, зря вообще позволил снова впутать меня в это. Любая мать, даже самая пропащая, заслуживает шанса, и заслуживает хотя бы минимальной помощи от своего ребенка. Но может ли считаться матерью женщина, пытавшаяся убить своего ребенка?

— И правда маньяк, — рассмеялся, увидев свое отражение в зеркале. — Понятно, почему испугались.

Волосы взъерошены, светлые глаза будто светятся в темноте, как фосфор — всегда их ненавидел. Хотя, плевать на внешность, бабам вроде нравится, а на остальное похер.

Вышел из бизнес-центра, когда стемнело. Ночь почти, и хорошо — не видно уродливый город с выбитыми фонарями и грязными дорогами. Сколько лет меня здесь не было? Одиннадцать? И ничего не изменилось к лучшему, лишь к худшему. Убогая дыра, из которой я с радостью уехал, но в которую пришлось вернуться.

Пока

ехал до отеля, понял, что просто так не засну. Слишком много злой энергии, слишком много мыслей и сожалений. И хрен знает, что со всем этим делать завтра, но расслабиться нужно уже сегодня.

Надеюсь, шлюхи здесь нормальные.

— Девушка у вашей двери. Уже ждет. Оплата почасовая, — пробормотала одна из безликих менеджеров, подбежавшая ко мне в холле отеля. А в голосе осуждение.

Смешно. Сами же предоставляют подобные услуги, которые настойчиво рекламируют. А затем смущаются и осуждают тех, кто ими пользуется.

— На чай, — протянул ей купюру, и пошел к лифту.

Девушка стоит около двери, и жует жвачку: размалевана, но хоть одета прилично, а не в леопардовое платье и ботфорты. Сойдет.

— Я Наташа.

— Влад. Иди в душ, — сказал, и сам уже пожалел, что вызвал ее.

Так себе отвлечение, ведь именно сейчас я понял, что нужно делать — ответить за смерть моей сестры, отомстить Вере, уничтожить ее.

— Может, сначала… — девушка с намеком кивает вниз, и опускается передо мной на колени.

— Да, — выдохнул, наматывая светлые волосы на ладонь. И закрыл глаза.

Глава 4

Мерзавец!

Подонок!

Самая настоящая сволочь!

Все эти, как и более неприличные и матерные эпитеты крутились в моей голове и бессонной ночью, и утром, пока я шла к больнице.

Влад просто больной ублюдок, который не в состоянии простить былые обиды. Да, он стал не единственным ребенком в семье, когда появилась я. И не вся любовь ему стала принадлежать, но стоит ли из-за этого ненавидеть?

Можно ли ненавидеть из-за банальной ревности?

Выходит, что можно. Ненавидеть, и лелеять свою ненависть, как самую великую ценность.

— Не стоит думать о нем, Влад просто жалок, — сказала самой себе, открывая перед смутно знакомой бабулькой дверь в больницу. И сама уже была готова зайти следом, но услышала знакомый голос:

— Вера!

Обернулась, и увидела его — Влада. Стоит, в темных джинсах и черной майке, сам он — черное пятно среди прекрасного июля и посреди всей моей жизни. Лишь волосы и глаза светлые. Буравит своим жутким взглядом — красивым и страшным. Я с детства их боялась — глаз его, но думала, что справилась со своим страхом, а сейчас вот снова бежать хочется. Скрыться, как можно скорее, чтобы он не смотрел так, чтобы ушел, уехал из нашего города.

И чтобы все стало так, как раньше было: я и мама. Никто нам не нужен больше!

— Привет.

— Привет.

— Ты же сказал, что не придешь.

— Я передумал, — сказал, приближаясь ко мне — медленно, как хищник. Да он и есть хищник, понимаю я вдруг, и еле сдерживаюсь, чтобы не прикрыть горло руками, чтобы не вцепился.

— С чего вдруг?

— Я не имею право навестить мать?

Нет, не имеешь. Ты ее предал! Я ее дочь, а ты — никто.

Но, разумеется, я не решаюсь сказать все это, и лишь киваю.