Ты - моя ошибка
Шрифт:
– Извините, – прыснула, скрестив руки на груди. Обошла медсестру и пулей выскочила из кабинета.
Глава 7 – Никита
Я так и знал, что переехать к отцу – конченая затея. Чувствовал нутром, каждой клеточкой, а все равно пошел напролом и притащился в его дом. Думал, в последнее время у нас вроде как отношения стали лучше, хотя это сложно назвать «лучше». Мы просто мирно сосуществовали, подобно двум планетам в одной галактике. Не трогали друг друга, практически не общались. Редко созванивались,
Отец меня никогда не любил, я это знал, как и то, что утром за окном встает солнце, а ночью появляются звезды. В детстве еще старался перед ним выказать достижения, ублажать, а потом забил. Ему плевать. Он всегда винил меня в смерти матери. Если бы она не была беременна, не умерла бы при родах. Как сейчас помню, мне было пять. Приехал из садика с охранником, выскочил из кожаного салона грузака, и мчусь на всех порах. В руках подделка из спичек, сам сделал. Меня тогда гордость взяла, никто не смог, а я ковырялся до последнего. Воспитательница перед всеми родителями похвалила, папа же не заезжал за мной сам, поэтому я хотел лично похвастаться.
Но отец не понял радости в глазах маленького дурачка. Подделку выбросил в урну, на няньку наорал, что она не смотрит за мной. Хотя не это было окончательным надломом в наших отношениях.
Во втором классе я сдал учителям мальчишку, который за гаражами поджег крысу. Где они только нашли ее – непонятно. Мне тогда досталось от пацанов, темную устроили в туалете. Хотели голову в сортир опустить, но не стали. Испугались, что батя нагнет их. Он шишка важная в городе. Правда, инцидент не прошел незамеченным. Старика вызвали к директору. Юлили, пресмыкались, посоветовали со мной беседы провести. Ну отец провел.
Зашел ко мне в комнату, стащил с кровати и отлупил ремнем – кожаным, с железными вставками. Лупил так, что у меня искры из глаз вылетали. Я тогда впервые разревелся. Обидно было. Ведь ничего плохого не сделал, наоборот пытался донести до взрослых, что у мелких с головой проблемы. Разве это нормально, поджигать живую крысу? Пусть мерзкое животное, но все равно живой организм. А в итоге еще и виноват остался.
– За что ты так со мной? – спросил, икая то ли от боли, то ли эмоций, которые разрывали грудную клетку.
– Ты хоть знаешь, как я любил твою мать! – крикнул отец. Тему мамы мы никогда не поднимали, она под запретом. Ну и старик сам после ее смерти ни с кем не водится. Закрылся что ли. Только бизнесом интересуется, даже с друзьями перестал общаться.
– Если бы не ты, она была бы жива. Не могу на тебя смотреть, придушить охота, – плюнул он мне в лицо. Нет, не в лицо, в душу. Развернулся и ушел. С того самого дня во мне сломалось все. Чувство вины росло, съедало, ломало до последней косточки. Я вдруг отчетливо ощутил – мама умерла из-за меня. Как могу улыбаться и радоваться, когда ее нет, когда я убил своим рождением женщину, которую никогда не смогу узнать.
Дальше пошло по накатанной. Я начал плохо себя вести в школе, влезать в драки, огрызаться. Меня били и только в эти минуты приходило отупляющее чувство свободы. Казалось, когда появляются раны на теле, вина за смерть матери уменьшается. Хотя нифига она не уменьшалась.
Отец, конечно, не особо кайфовал от моего побитого вида, поэтому в четвертом классе отдал на борьбу, бокс, рукопашку. Я не учился толком, зато дрался отменно. Лишь когда оказывался на матах или на ринге, мог дышать.
В средних классах начался пубертат. Мы с батей ругались почти каждый час. Я его люто раздражал то ли физиономией, то ли выходками. На меня жаловались все учителя, родители детей, потому что срывал уроки. Нет, слабаков никогда не трогал. А тех, кто качал права и пытался опустить в сортире, не отпускал. Учеба меня не интересовала, книги тоже. В дневнике кроме красных надписей и двоек ничего не было.
В шестом классе сменилась классуха. Пожалуй, она была единственной, кто пытался со мной разговаривать, слушать, понимать. Сперва она меня раздражала, но потом наоборот я проникся к пожилой тетке. Начал с удовольствием ходить на уроки литературы и русского, которые классная вела. Даже приносил учебники с тетрадками, записывал с доски и не ерничал на уроках.
Помню, пацаны подложили Гале (там мы называли Галину Александровну) кнопок на стул. Она не увидела, села. А после уроков я их набуцкал, заставил извиниться. С тех пор больше классуху никто не трогал. Побаивались.
Галя кстати привила любовь к книгам, каким-то чудом я стал лучше учиться. Домашку делал, прогуливал реже. Нет, идеальным молодцом не стал, на меня продолжали жаловаться, но меньше.
Когда выпустился из школы, Александровна даже заплакала. Подошла, обняла меня, по волосам погладила.
– Ты – мой лучший ученик, Никиточка, – произнесла она, да так тепло, что самому вдруг захотелось пустить слезу. Никто и никогда не вел себя со мной настолько заботливо и учтиво, как эта пожилая женщина.
На первом курсе батя подарил мне двушку в элитной новостройке. Понял видимо – жить нам вместе сложно. Хотя я частенько не возвращался домой, ночевал либо у девок, либо у друзей, либо засыпал в тачке, где-то на окраине городе. Просто останавливался, вид красивый. Смотрел на огни ночного города, на мрачные серые здания, на то, как небо медленно затягивает черное полотно. Был ли я в те минуты счастлив? Сложно сказать. Я в принципе не особо понимаю значение этого мягкого слова «счастье». И кто его только придумал? Бред…
Но спокойные дни закончились, когда этажом выше заехала молодая пара. Они благополучно сломали все, включая мою мирную жизнь. Устроили потоп, потом прибежали, оправдывались, извинялись, денег предлагали. Пришлось вызвать строителей, а самому съехать. И вот здесь я тупанул жестко. Надо было снять номер в гостинице или хату временную, проблем с бабками не было. Либо отец снабжал карманными, либо ринг. Хотя второе реже – в последнее время подзавязал таскаться туда.
Батя переезд принял без особого трепета и радости. Сказал сухо: «Твоя комната всегда свободна». А потом пошло-поехало.