Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове
Шрифт:
– Ну как же так! Приехал Светлов – и вдруг не выступит…
– Поверь, пороху нет,- вздохнул Михаил Аркадьевич.
– Ну, дорогой,- развел руками Бровка,- если ты плохо себя чувствуешь, о чем разговор? Передохни. Жаль, но что поделаешь. Объясним, поймут. Белорусы – люди чуткие.
Но вот вечер начался. Даже в очень подготовленной аудитории порой не сразу удается наладить контакт с залом. А здесь, в районном клубе, где, казалось бы, собралась публика не слишком искушенная, с первых же минут стало ясно: встреча удалась. Каждое слово, будь то стихи или проза, воспринималось так благодарно, с такой ответной настроенностью, что забывалась усталость, не замечалась духота, постепенно накапливавшаяся
И Светлов решил выступить.
Он вышел на трибуну, надел очки, раскрыл книжку.
В это время крохотная девчушка, лет двух, соскользнув с колен матери, покачиваясь, пошла через проход к сцене.
– Это что за старая большевичка тут ходит? – добродушно спросил Светлов.
Зал весело загудел, смущенная мать усадила ребенка к себе на колени.
Светлов снял очки, закрыл книжку и улыбнулся.
– Ну вот что я вам скажу, дорогие. Я сидел здесь, глядел на вас, на это помещение и думал: почему мне так знаком этот клуб? И почему я волнуюсь так, как будто попал к родным, которых давно не видел? А я ведь, признаться, никогда в жизни не был ни у вас в Глубоком, ни в этом здании. И вот сейчас я наконец понял, в чем дело. Все это,- он обвел зал руками,- напоминает мне комсомольский клуб девятнадцатого года, трибуну моей юности, с которой я впервые читал стихи. Я вот так же стоял и думал: а что же мне прочесть моим друзьям? И вдруг поднялся один парень. Он спросил: «Мишка, а ты можешь тут же, с ходу, сочинить стихи на заданную тему?» – «Не знаю,- сказал я,- могу попробовать». Стали мне называть темы. А другой малый даже стал мне диктовать слова, к которым я должен подобрать рифмы… Чудак, он думал, что самое трудное в поэзии именно это. Я сказал: «Ребята, принимаю ваши условия. Попообую сочинить то, что вы просите». И что вы думаете? Ушел за кулисы и написал. Даже с заказанными рифмами. Вернулся на сцену, а зал ждет и кричит: «Мишка, давай!», «Мишка, давай!» И знаете, стихи понравились. Был даже некоторый успех. Так вот, если ваш клуб так похож на тот, о котором я рассказал, почему бы нам не попытаться устроить то же самое? Вам будет занятно, а я, может быть, на этом деле хоть немного помолодею. Как вы считаете?
В зале раздались дружные аплодисменты. И сразу где-то справа поднялась рука. Со своего места привстала девочка лет четырнадцати. Она отбросила назад короткую косичку, покраснела и сказала, запинаясь:
– Товарищ Светлов, можно предложить тему?
– Як твоим услугам.
– Мне кажется, всем будет приятно, если вы посвятите стихотворение нашему районному центру Глубокое.
– Согласны? – спросил Светлов, обращаясь к публике.
Единодушные рукоплескания послышались в ответ.
– Принято,- сказал Светлов и повернулся к девочке: – Ну, а какой бы ты предложила стихотворный размер?
– Хорей,- уверенно ответила она.
– Понимаешь, какая штука, дорогая моя,- развел руками Михаил Аркадьевич,- я очень давно это проходил в школе. Может быть, ты напомнишь мне, что такое хорей?
Зал снова оживился, поняв его игру.
Но девочка ответила совершенно серьезно;
– Ну вот классический пример хорея: «Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна…»
– Спасибо. Понял. Если ты такая образованная, может быть, у тебя, несмотря на каникулы, найдется еще и листок из школьной тетрадки?
– Найдем,- откликнулось сразу несколько голосов, и отовсюду протянулись руки с листками, с блокнотами, с записными книжками, явно приготовленными для автографа.
Но Светлов, наклонившись, взял тетрадку у подбежавшей к сцене девочки – нашлась у нее тетрадка! – а остальным сказал:
– Все-таки она заказчица. Ну вот. Ваши условия мною приняты. А теперь выслушайте мои. Сейчас будут продолжаться выступления. А я пойду за сцену писать. Только уговоримся, когда я выйду, вы все кричите: «Мишка, давай!» Пусть уж все будет как в девятнадцатом году, когда я был молодым. Ты не возражаешь, Петрусь,- спросил он Бровку,- а то, может быть, я нарушаю твои права гостеприимного хозяина и самовольно регламентирую порядок вечера?
– Мишка, давай! – ответил Бровка.
Светлов удалился, провожаемый гулом веселых напутствий. Вечер продолжался. А после антракта на просцениуме снова появился Михаил Аркадьевич. Он, как дирижер, вскинул руки, и зал дружно стал скандировать:
– Миш-ка, да-вай!
И снова:
– Миш-ка, да-вай!
Вместе со всеми скандировали писатели и руководители района, школьница, предложившая тему, и мать той девчушки, что раньше бродила по проходу, а теперь с любопытством взирала на сцену.
– Миш-ка, да-вай!
Светлов опустил руки. Зал замер. И Михаил Аркадьевич начал читать:
Я в Глубоком сроду не был, Этим шляхом не шагал. Белорусским этим небом Я впервые задышал. Я клянусь при этих звездах Вам в кругу моих родных – Будет в легких биться воздух Комсомольских лет моих.Куда девались недомогание и усталость, мучившие его в начале вечера? Казалось, он и впрямь сбросил с плеч нелегкую ношу возраста и снова стал днепропетровским пареньком, впервые вышедшим на клубные подмостки.
Я себя в пути далеком Буду чувствовать легко, На любой горе высоко И в Глубоком глубоко. Что я вижу в человеке? Он мне близок, он родня. Я поэт! Я ваш навеки! Обнимите же меня.Думаю, что пойми собравшиеся последнюю строчку буквально, Светлов не скоро вырвался бы из дружеских объятий. На глазах у людей совершилось чудо – возникли стихи об их родных местах. И сделал это не кто-нибудь, а сам Светлов. И зал щедро и долго благодарил его, как доброго волшебника.
Перед тем, как сойти с подмостков, Светлов подозвал хозяйку тетрадки. Теперь на одном из листков были его стихи.
– Возьми, девочка, на память.
Его окружили. Какой-то парень умолял:
– Впишите мне в блокнот хотя бы одно четверостишье из «Гренады».
– А мне что-нибудь лирическое… – А у меня хоть просто распишитесь.Глядя на это, я вдруг вспомнил сцену из светловской пьесы «Двадцать лет спустя».
В комсомольском клубе девятнадцатого года, в бывшем барском особняке, поэт Костя по прозвищу Налево читает стихи:
Я жду приказания штаба, Когда в перекрестном огне Оружие выдадут храбрым И в первую очередь – мне!..– Как жаль, что я не умею писать стихи,- вздыхает Валя, вчерашняя гимназистка, выросшая на Старо- Дворянской улице, но пришедшая в комсомол.
– А я вам могу дать свои стихи. А вы их читайте, как свои.
– А нам, значит, ничего? Все Вале? – спрашивает Яков.
– Почему? Я вам могу каждому раздать по стихотворению,- отвечает Налево.- Хотите?