Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове
Шрифт:
Сидящий во втором ряду президиума Светлов, заслоненный двумя маститыми спинами, раздвигает их и тихо, но внятно говорит:
– Весьма известный…-особо выделяя первое слово.
Мы летели в Вильнюс, где готовились Дни русской поэзии.
В виде напутствия жена Светлова сказала мне:
– Я не прошу вас следить за тем, чтобы Михаил Аркадьевич не курил и не пил. Прошу вас следить только за тем, чтобы он не ложился спать в новом костюме.
Я обещал. По приезде в Вильнюс двое суток я был с Михаилом Аркадьевичем. На третьи сутки нас разлучили: он выступал с другими поэтами в университете, я – в Педагогическом институте. Остаток вечера и ночь до половины третьего я промаялся в гостинице.
Утром я с ужасом вспомнил, что так и не дождался возвращения Светлова. Подхожу к светловскому номеру. Дверь приоткрыта. Открываю дверь и в клочьях табачного дыма вижу стандартное гостиничное одеяло. Я тихонько зову Михаила Аркадьевича. Не слышит. Громче. Наконец из-под одеяла доносится:
– Босяк! Заходи!..
Мгновенье – и из-под одеяла встает Светлов в новом костюме.
– Нас сегодня в полдень принимают в Союзе, надо торопиться. Вот вам пижама, а я пойду попрошу срочно погладить ваш костюм.
Светлов нехотя снимает пиджак и говорит через плечо:
– Пусть лучше меня погладят, это мне будет приятней.
Выступаем у летчиков.
Нас, литовских и русских поэтов, встречают тушем. Туш звучит после каждой речи, после каждой лирической миниатюры. Десятки раз. Особенно надрывается тромбон. Его медное колено поблескивает над столом президиума. Отменить туши нельзя – приказ начальства.
Светлов читает «Гренаду» и вспоминает о своих полетах во время войны.
– Впервые я летел на «У-2». Мне казалось, что сижу над облаками за письменным столом и нельзя даже пошевельнуться. Засмотришься и загремишь. А еще я летал в бомбардировщике. Меня положили туда, где должны лежать бомбы. И я все время думал: летчик забудет, что я там лежу, откроет люк, и я полечу, угрожая какому-то населенному пункту…
И снова звучит туш, заглушая смех.
Светлов – это для меня настоящее время, он всегда к месту, к слову, кстати.
Пимен Панченко
Часы отсчитали двенадцать. Кружится ночной снегопад. Советует застраховаться Зеленый электроплакат. И чудится голос, который Мне дорог с мальчишеских лет: «Старик, а найдется контора, Где был застрахован поэт?» О, ласковая картавость И тихий удар по плечу!.. Но где ты? Тебя я пытаюсь Найти… Я ж ответить хочу! Поэты себя не страхуют, Поэты открыто живут. Без денег порою кукуют И водку, случается, пьют. Особое мненье имеют – Прямой и колючий народ,- Для добрых людей не жалеют Ни строчек своих, ни острот. Щебечут поклонницы: «Мило», Смакуют иронии соль, А сердце поэта вместило И радость людскую и боль. И шутит поэт, и смеется. Но надо и бережным быть. Улыбка не просто дается, А шуткой не трудно убить. Пускай пожилой он и слабый, Но добрый и стойкий солдат. И делит он с юностью славу, Как старший товарищ и брат. Поэты страдают, горюют, Воюют и песни поют. Поэты себя не страхуют, Поэтому вечно живут.Перевод с белорусского
Якова Хелемского
УЛЫБКА СВЕТЛОВА. И. Игин
М. Светлов (Из книги «Музей друзей»)
– Красивым я получаюсь только на шаржах,- улыбаясь, сказал Михаил Аркадьевич.
Он сказал это на одном из пленумов Союза писателей. Я рисовал, а к нему подходили десятки людей.
Около двадцати лет я наблюдал поток людей, тянувшихся к Светлову. Молодые, старые, знаменитые, неизвестные… Шли домой, подходили на улице, в клубе, в театре…
Человек легендарный уже при жизни, он был удивительно прост и доступен. Он и сам искал общения с людьми. Даже когда работал. Написав стихи, он тут же читал их кому-нибудь. Если поблизости никого не было, звонил по телефону друзьям. Звонил иногда среди ночи.
Разбуженный однажды ночным звонком, я спросил его:
– А ты знаешь, который час?
– Дружба,- ответил Светлов,- понятие круглосуточное.
Иной раз при встрече он извлекал листок бумаги и читал строфу, а иногда только строчку.
– Как? – спрашивал он. И добавлял:-По-моему, может получиться стихотворение…
К этому привыкли и всегда ждали или новых стихов, или реплику – то лукавую, то ироническую и всегда окрашенную любовью к людям.
Особенно Светлов любил молодежь. Комсомолец двадцатых годов, он оставался им и в сороковых и в шестидесятых.
– Это скверно,- как-то пошутил Светлов,- что придумали метрики и разделили людей на молодых и старых.
И уже серьезно добавил:
– Все люди – одного возраста. Только одни обременены опытом, а другим его не хватает. Делясь опытом, ты делаешь молодых взрослее и сам становишься моложе.
Светлов щедро дарил свой опыт, но учил, а не поучал, и молодежь открывала ему свои сердца.
Сколько поэтов, теперь широко известных, гордятся своей близостью к Светлову.
«Я – ученик Светлова»,- писал Смеляков.
«Я пришел к нему метростроевцем»,- рассказывает Сергей Смирнов.
«Прежде чем опубликовать новые стихи, я думаю, что сказал бы о них Михаил Аркадьевич»,- говорит Марк Соболь.
Творчество Светлова всегда будет освещать сердца читателей романтикой эпохи, певцом которой был поэт. Изучение его – благородная и увлекательная задача для литературоведов.
Но лишь те, кто встречались с ним лично, знают, какой это был удивительный человек.
Кто-то сказал: «Если бы даже он не был выдающимся поэтом, а просто присутствовал среди людей, они от этого становились бы лучше».
Веселая мудрость Светлова переходила из уст в уста и бытовала как фольклор.
Мне выпало счастье общения и дружбы со Светловым на протяжении двух десятилетий.
И я хочу поделиться с читателем очарованием этих встреч.
В 1958-1959 годах мы со Светловым работали над книгой шаржей и эпиграмм «Музей друзей».
Юрист издательства, составляя договор, написал в графе «Авторы»: «И. Игин и М. Светлов с солидарной ответственностью». Это означало, что Светлов не может сдать текст без рисунков, а у меня не примут рисунки без текста.