Ты следующий
Шрифт:
Один из пилотов, с которым мы уже перекинулись несколькими фразами по-русски, из которых я узнал, что мы пытаемся перехитрить два тайфуна, спросил меня, хорошо ли я знаю Анджелу.
— Мы знакомы, — ответил я, — но я не говорю по-английски.
— А я говорю по-английски, но не знаком с Анджелой. Вы меня представите?
Анджела предложила нам свои сигареты «Салем» с ментолом. Готовится к сожжению, как салемская ведьма… — подумал я, но вслух произнес:
— Сигареты с ментолом самые вредные.
— Все, что я делаю, вредно для меня. Но, надеюсь, может принести пользу кому-нибудь другому.
— Конечно, вы же преследуете
И вдруг она спросила:
— А вы сколько еще будете меня преследовать?
С помощью зардевшегося от смущения пилота я сделал следующее признание:
— Анджела, я в вас влюблен и пойду за вами на край света…
Она долго смеялась. Потом сделала вид, что сердится:
— В парижском метро на меня напал какой-то израильтянин. Надеюсь, это были не вы?
— Так вы меня не узнали?
Пилот больше не захотел мне переводить и отвел Анджелу в кабину пилотов, где ей дали повести самолет.
Этот трюк мне был хорошо известен, и поэтому я спрашивал себя: до каких пор Анджела будет верить в то, что сама ведет поставленную на автопилот машину истории?
Мы сели в Кальяо — аэропорту Лимы. Когда мы вышли из самолета, нас сбил с ног горячий влажный воздух, пропахший смертью. Здесь находится, возможно, самый крупный в мире комбинат по производству рыбной муки. Течение Гумбольдта выбрасывает на этот берег бесконечные косяки рыб, которые ни для чего другого не пригодны.
В зале транзита нас приятно удивило присутствие посла Любена Аврамова, приехавшего специально для того, чтобы убедить нас на обратном пути остановиться в Перу. Информация распространялась молниеносно по каким-то неведомым каналам. Мы согласились.
В Сантьяго-де-Чили мы приземлились почти в полночь. Несмотря на поздний час, нас встретил Хосе Арсе и почти все посольство — трое дипломатов с семьями. В аэропорту нас ждали даже дети. Это показалось мне нелепым, пока я не осознал, как же далеко мы от Болгарии. В общей сложности 26 часов лету на самых скоростных самолетах отделяли меня от родной земли, от моих корней, от самого меня. Надо признаться, это расстояние нагнетало чувство беспомощности и даже ужаса. Но усталость была сильнее, и я заснул мертвым сном в моем номере 604 в отеле El conquistador.
Но проснулся я еще более уставшим. Первое, что я увидел, когда открыл глаза, была какая-то невообразимая сиреневая лампада неописуемой формы, которая на цепочках висела над моим изголовьем. Я тут же вспомнил, как еще в аэропорту мне пожаловались, что два дня назад снова случилось землетрясение. В Сантьяго его сила равнялась пяти баллам по шкале Рихтера. Ха, лампада не качалась. Что ж, следовало радоваться. Но было очень холодно. Сейчас, в начале октября, в Чили только что пришла весна.
От завтрака я отказался, но выпил двойную дозу кофе. Посол Марин Иванов встретил нас приветливо. Немного погодя подъехал Хосе Арсе — член политбюро Чилийской компартии — и ее представитель в координационном совете Унидад Популар, то есть Народного союза, молодой Серхио, который должен был нас сопровождать. Мы уточнили программу. Воспользовавшись советом кубинцев, я предложил сначала провести общую встречу со всеми представителями в Координационном совете, после чего уже встретиться с лидерами наедине.
Как только мы остались один на один с послом, он проводил нас в свою резиденцию. Оказалось, что все в его семье большие
Мы вышли прогуляться по Сантьяго. Мне было ужасно холодно. Небо все время оставалось мрачным, а воздух — грязным.
Педро де Вальдивия в своих письмах испанскому королю называет этот уголок райской долиной. Но, как и Софийская равнина, она со всех сторон закрыта горами, которые чуть выше болгарских. И сейчас воздух в этом месте был ядовитее софийского. Я, разумеется, не мог допустить, что однажды Софию выберут для съемок фильма «Дождь над Сантьяго». Город со столетней историей парламентарной демократии трясся от возбуждения. За два часа на нас обрушились волны двух демонстраций правых. Я наблюдал их словно сквозь дымку кошмарного сна, потому что судороги города совпали с моей собственной лихорадкой. Я поспешил вернуться в гостиницу. У меня не было сил даже удивиться, когда мне сказали, что Анджела Дэвис остановилась в том же отеле.
В гостинице меня поджидал молодой мужчина в пончо. Это был поэт Виктор Хара. Я извинился перед ним, объяснив, что заболел. Он проводил меня до дверей номера и исчез. Я даже не успел сказать ему Asta la vista. В номере я наглотался тетрациклина и всех лекарств, которые отыскались в моей сумке. Меня прошиб пот, но я так и не нашел сил переодеться.
Субботним утром я с трудом спустился на завтрак, да и то только затем, чтобы предупредить Лалю, что не смогу поехать с ним в Центр аграрной реформы. В бутике отеля я купил термометр. Жара у меня не было.
Оказалось, что в нашем «Конкистадоре» проживали и другие болгары — оперные певцы. Сабин Марков предложил мне перекинуться в карты. Что может сделать болгарин, когда на него нахлынет ностальгия? Сварит себе суп из рубца или сыграет партию в карты. Вместо того чтобы спуститься пообедать, я заснул.
К вечеру вернулся Лалю, а с ним и Георгий Андреев. Он рассказал мне о Всемирном конгрессе сторонников мира. Здесь был аргентинский поэт Альфредо Варела, и он настаивал на нашей с ним встрече.
Среди ночи меня разбудил вой полицейской сирены. Я подошел к окну и увидел… звезды. Чилийские южные крупные звезды! Стало светло — значит, я поправлюсь! Завтра буду как новенький!
День и правда выдался солнечный, и мое настроение улучшилось. Весна озаряла сказочные холмы Сантьяго. Холм поменьше, Санта Лючия, с крепостью Педро де Вальдивия, в которой его зарезали взбунтовавшиеся туземцы. И холм повыше — Сан Кристобал, на вершине которого блестела сейчас гигантская белая Мадонна и телевизионная башня.