Ты следующий
Шрифт:
Окно запотело и побелело, как новая страница.
После выхода «Обещания» Владко установил и поддерживал письменную связь с нашим новым далеким братом, а однажды сообщил мне, что Женя едет в Болгарию! Поэт, который станет мировым чемпионом по путешествиям, который вместе с Андреем Вознесенским создаст понятие «поэтическая дипломатия», первый свой заграничный вояж совершит на советском туристическом «Поезде мира». Женя заранее попросил нас организовать ему отдельную программу. А это тогда было ой как непросто. Так что нам с Башевым пришлось создать что-то вроде «тайного комитета» по встрече Евгения Александровича Евтушенко. Прежде всего, мы должны были раздобыть разрешение для освобождения его от строгой коллективной программы. Мне предстояло взять «справку» из ЦК комсомола, а Владко — из Союза писателей. Этих целей мы достигли на удивление легко. Георгий
— Что значит «освободить» поэта Евтушенко? Да кто он вообще такой?! Разве он не достаточно свободен, раз отправился шляться по Европе! Он что, солдат?! А может, арестант?! Я не понимаю, что это за ерунда!
— Речь идет о том, чтобы он мог встретиться с молодыми болгарскими товарищами по перу и с поклонниками.
Посол смотрел на нас с омерзением. Он долго молчал — обдумывал, как выйти из создавшегося положения. Наконец улыбнулся (наверное, самому себе) и подписал исторический документ об «освобождении» Евгения Евтушенко. Какой судьбоносный шаг!
Воодушевившись успехом, мы с Владо явились на перрон, и только тогда перед нами замаячила ужасная проблема: а как мы узнаем нашего друга? Мы же никогда его не видели. Поднять табличку с именем? Этот способ тогда еще не получил распространения.
И вот «Поезд мира» торжественно остановился на старом софийском вокзале. Из него высыпала сотня колоритных советских туристов. Тюбетейки, ушанки, кепки, киргизские белые островерхие шапки, фуражки, старомодные шляпы… Появились знамена. И разумеется, тут же заиграли гармошки. Я подумал, что наша миссия провалилась. Но именно в этот момент появился он. И мы узнали его издалека. Стройный. Ослепительный. Артистичный. Одетый модно, даже немного экстравагантно. Этого человека ни с кем нельзя было спутать — ведь он так походил на свою поэзию. Но и Женя узнал нас. Каким-то своим чутьем. Мы обнялись, как будто были друзьями детства, и пошли вот так, обнявшись, к выходу с вокзала, точно это был выход из прошлого и вход в будущее.
— Братцы, спасите! — твердил Женя. — Румыния и Болгария напоминают мне какое-то гигантское кладбище. Нас водят от памятника к памятнику, от одной братской могилы к другой. Неужели в Софии нет ни единого варьете? Староста нашей группы — калмык. С ним шутки плохи. Когда вы увидите, что он постоянно шевелит губами, то не подумайте, что у него болезнь Паркинсона. Просто он беспрестанно нас считает — а вдруг кто-нибудь сбежал?..
И тут мы победоносно взмахнули нашей magna carta libertatum. Калмык был повержен, и Женя процитировал пародию на строку Маяковского «лет до ста расти нам без старости», которая при замене одной буквы означала свободу от калмыка.
Спустя четверть века во время всемирной встречи писателей «Интерлит» в Кельне мы с Женей Евтушенко жили в одной гостинице. С утра на завтрак он приходил в спортивном костюме — в шортах и кроссовках, вспотев после обязательного кросса по пересеченной местности. Он бросал на нас победоносный взгляд и говорил мне:
— Любо, что ты моргаешь сонными глазами? Давай бегать вместе!
В конце концов я был вынужден ему ответить:
— Женя, в отличие от тебя, нам, болгарам, стоит только однажды побежать — и мы больше не вернемся.
На самом деле Женя постепенно создал себе статус полудиссидента, который постоянно находился в состоянии бегства. Но он возвращался, потому что «поэт в России больше, чем поэт».
После той первой замечательной встречи я передал Женю в руки Владко и бросился (не как позже Женя — в бермудах и с плеером в ушах, а с букетом старомодных роз) к родильному дому. Он был рядом с вокзалом. В довершение ко всему 1 июня отмечается День защиты детей. Я подтвердил свое решение назвать дочку Мартой в честь куклы, которую я когда-то подарил Доре. А потом вернулся домой и счастливо плюхнулся на диван.
Вот он, мой однокомнатный чертог. Синий диван вечером раскладывался и превращался в подобие деревянного одра, на котором спала вся семья. Два лишившихся набивки кресла были нашими тронами. Шаткий столик использовался в самых разных целях. Горка, превратившаяся
«Полярная звезда — неподвижный центр мира, пуп мирозданья, небесные врата…»
С Евтушенко мы ужинали в «Опере». После свадьбы я там больше не появлялся. Всю организацию взял на себя Владко. И потому меня очень удивила компания, которую я там застал. Из мужчин к нам присоединился только Панчо Панчев. Мне он был известен как один из процветающих и способных молодых журналистов, специально подобранных для газеты «Работническо дело» (Владимир Башев, Владо Костов, Павел Писарев, Иван Славков…). Но за большим столом сидели и дамы. Незнакомые мне девушки оказались одноклассницами. У длинноногой красавицы Краси была особая миссия — вдохновлять лично Евгения Александровича. Впрочем, он тут же посвятил ей стихотворение: «Красимира — краски мира». Черноглазая Яна много болтала и даже командовала. Легко угадывалось, что в скором времени она выйдет замуж за Панчо. Но я, разумеется, не мог предвидеть, что потом она разведется и выйдет замуж за чешского писателя-диссидента Властимила Маршичека. После разведется и с ним, но не с Чехией… Последняя девушка была самой таинственной. На нашу встречу она пришла в школьной форме и вообще не проронила ни слова.
— А эту ты откуда взял? — спросил я театральным шепотом у Владко. — Тебя осудят за растление малолетних!
Он интеллигентно толкнул меня под столом ногой и тихо шепнул на ухо:
— Кретин, это же Людмила — дочь Тодора Живкова. Они с Яной двоюродные сестры.
Я чуть не умер от смеха, за что получил еще один пинок под столом.
После веселого ужина наша компания все в том же составе переместилась в бар «Астория», где был уже заказан столик. Однако там возникли непредвиденные осложнения, потому что за соседним столиком сидели постоянные клиенты заведения: Георгий Джагаров и Стефан Гецов. Мало того что Владко недолюбливал Джагару (он не мог простить ему «Поспешный юбилей»), так еще выяснилось, что между Женей и Георгием тоже был конфликт. Георгий отказался от переводов Евтушенко, заявив, что они не имеют ничего общего с оригиналом. Это, разумеется, сильно задело Женю, и как раз сейчас шумно забурлило выяснение обстоятельств дела. Джагаров оправдывался:
— Женя, пойми, твои переводы хороши, но они неточны.
Женя же эффектно возражал:
— Георгий, французы говорят, что переводы — как женщины: если они верные, то некрасивые; если красивые, то неверные. Ты предпочитаешь верность, а я — красоту!..
Они договорились до того, что Джагарову пришлось написать на крахмальной салфетке расписку, что он принимает переводы Евтушенко.
Но вечер был ощутимо подпорчен. Школьницы фыркнули и покинули нас вместе с Панчо, а немного погодя встали и мы, провожаемые подозрительным взглядом директора бара Наско Германова. Я не помню, почему мы свернули к моему дому. Должно быть, было уже за полночь. Роскошные ботинки Жени оказались настолько новыми, что ходить в них он уже не мог. В знак солидарности мы с Владо тоже разулись и зашлепали втроем мимо здания парламента, через Докторский сквер вниз по улице Обориште. К моему удивлению, после всех этих разговоров и пьяного застолья Женя заявил, что проголодался. Без Доры в доме не было ничего, кроме бутылки коньяку. Мне с большим трудом удалось отыскать черствую горбушку и кусок засохшей брынзы. Это устроило гостя, потому что, пока я копался в кухне-кладовке, он перелопатил всю мою библиотеку и наткнулся на запрещенные книги. Поцеловал «Доктора Живаго». Конечно же, он его читал.